— Вы что, в ад захотели попасть? — крикнул он. Взмахнув своими большими руками, он воздел их кверху. — Хотите вечно гореть в кипящей смоле?!

Катрин содрогнулась от ужаса. Соседка, заметив ее испуг, шепнула:

— Дурочка, если ты будешь верить всем его угрозам и россказням…

Аббат надел очки, и взгляд его снова стал туманным и возвышенным.

— Итак, — заговорил он размеренно, — я рассказывал вам, что бог сотворил мир…

Два часа катехизиса пролетели для Катрин, как одно мгновение. Она вышла из церковного дома словно в тумане, ощущая какое-то странное опьянение: величественные картины сотворения мира вставали перед ее внутренним взором.

— О чем задумалась, Шаррон? — спросил ее кто-то. Катрин очнулась от своих грез и увидела себя на дороге в Ласко, в обществе двух девочек и мальчика.

— Меня зовут Амели Данэ, — сказала ей девочка постарше, худенькая шатенка.

— Меня — Франсуаза Дюнуайе, — добавила вторая, черненькая, слегка косившая одним глазом.

— А я — Эмиль Негре.

У него был странный голос, у этого мальчишки с усыпанным рыжими веснушками лицом; он начинал говорить низким басом, потом срывался на дискант и заканчивал фразу снова в басовом регистре.

— Как тебя зовут, Шаррон? — спросила снова Амели. — Мы не расслышали твое имя, когда аббат вызывал тебя.

— Кати.

— Мы — из нижнего Ласко, — заявил мальчишка.

— А! — пробормотала Катрин, снова переносясь мыслью в первые дни сотворения мира.

— А ты откуда, Кати? — спрашивала Франсуаза Дюнуайе.

— Она на луне витает, — ответила Амели и добавила: — Я знаю ее, она служанка на ферме Паро, в Верхнем Ласко.

— Служанка? — удивились Эмиль и Франсуаза.

— Да, — прошептала девочка, вспыхнув.

Новые товарищи расстались с Катрин на одном из перекрестков; она даже не заметила, как они свернули в сторону.

С того дня Катрин жила всю неделю в ожидании четверга, горя нетерпением услышать из уст аббата Ладюранти новые рассказы о жизни и чудесах сына Божия, пречистой девы и святых.

Аббат Ладюранти поручил Катрин заботиться о железной печурке; она должна была разжигать и поддерживать в ней огонь. Это не всегда удавалось сразу, потому что у печки была плохая тяга.

— Ах, дитя мое! — говорил ей аббат. — Сразу видно, что ты не из вспыльчивых; твой огонь разгорается слишком медленно!

Катрин была, без сомнения, самой внимательной и прилежной ученицей аббата Ладюранти: она лучше всех отвечала на его вопросы. Священник часто ставил ее в пример остальным ученикам, а обе великовозрастные девицы неприязненно косились на Катрин, когда та без запинки читала «Богородицу» или «Отче наш».

— Вам следовало бы подражать ей, — говорил Ладюранти этим девицам.

Однажды после урока аббат отвел Катрин в сторону.

— Дитя мое, — сказал он, — я ни разу не видел тебя в церкви на воскресной мессе. Это большой грех перед господом Богом. Катрин передала слова аббата своей молодой хозяйке.

— Ах! — воскликнула Аделаида. — Ему хорошо говорить, твоему кюре, но что на это скажут наши сквалыги?

Она помолчала, раздумывая, и вдруг заметила, что Катрин беззвучно плачет. Аделаида обняла девочку, прижала ее к себе.

— Господи, ну стоит ли так расстраиваться из-за какой-то мессы?

— Это потому, — пролепетала Катрин, глотая слезы, — потому что иначе я пойду в ад и буду гореть там на вечном огне…

Аделаида засмеялась:

— Ну, раз ты непременно хочешь попасть в рай… Но знай, — прибавила она, снова становясь серьезной, — знай, что, если я добьюсь у Тома и старухи согласия, тебе опять придется вставать ни свет ни заря! Потому что, сама понимаешь, эти скареды в лучшем случае позволят тебе ходить к ранней мессе.

Тома Паро, как и следовало ожидать, заявил, что нет никакого расчета кормить и оплачивать служанку, которая два утра в неделю отсутствует. «Не говоря уже о том, что девчонка возвращается из Ла Ноайли такая измотанная, что весь день потом ни на что не годна!» Но Аделаида настаивала, целовала мужа, всячески улещивала его. Что же касается старухи, то она сочла за благо не гневить отказом господина аббата. И в следующее же воскресенье Катрин отправилась к ранней мессе. Вид аббата Ладюранти ослепил ее. Впервые предстал он перед ней не в скромном обличье ворчливого учителя катехизиса, а в блистающих одеждах, приличествующих его сану. Теперь Катрин не жалела больше, что ей не пришлось в свое время посещать школу. Разве узнала бы она там такое количество чудесных историй, как на уроках катехизиса? Разве могла бы присутствовать при столь волнующем зрелище, как воскресная месса?