Шрифт:
— Вот и отлично, Мария Федоровна... Ванилью-то как пахнет! Прямо слюнки текут. Кисель клюквенный будет?
— Вот те раз. Снова здорово. Праздник называется. Деликатесы-то где?
— А я их и сызмальства не едал. И так хорошо будет. Вот только водки, боюсь, не хватит. Народ уж больно подобрался крепкий. Не то чтобы лют, но определенно заинтересован.
— Да есть она у нас, есть. Нина Владимировна и винца припасла — «Абрау-Дюрсо».
Первыми с большой коробкой шоколадного набора пришли Локтионовы. Потом оба заместителя — Апанасенко и Жильцов. Комкор Ковтюх преподнес хозяйке дома флакон «Красной Москвы» и огромный букет изысканных бледно-кремовых хризантем.
— И где вы только достаете! — Нина Владимировна счастливо порозовела.— Настоящий волшебник...
— Царице бала,— Ковтюх склонился к руке. Штабс- капитан русской армии, он в восемнадцатом стал коммунистом. Воевал за Царицын, Ставрополь, Тихорецкую, Краснодар, командовал десантом против войск Улагая. Но грубоватый шик строевого офицера сохранил до седых волос. Он был старше Уборевича всего на пять лет.
Заговорили, конечно, о службе.
— Как там наш Смушкевич? — спросил Апанасенко.— Есть какие-нибудь известия?
— Летает,— многозначительно опустил веки Уборевич.— Наводит страх на фашистов.
— Генерал Дуглас!
— Дорого бы они дали за то, чтоб узнать его имя... Бывает, поймаешь Берлин, да и не только Берлин, а какой-нибудь Танжер, как обязательно услышишь про Дугласа... Звучит!
— С твоим аппаратом немудрено ловить, а у меня только вой и хрипы.
— Да, знатная штука, не могу нарадоваться,— смущенно улыбнулся Иероним Петрович. Подаренная командованием радиостанция доставила ему немало волнующих минут. Он не только был в курсе событий, но как бы и сам в них участвовал. Газеты и сводки для служебного пользования не шли ни в какое сравнение.
— Мои орлы завалили штаб рапортами,— как бы между прочим заметил Локтионов.— Прямо не знаю, что отвечать... Шугануть рука не поднимается — сам грешен...
— То-то и оно,— Уборевич не замедлил разрушить его надежды.— Если все улетим в Испанию, то кто будет защищать западные границы?
От Тухачевского он знал об остром разговоре в Кремле. «Мы не настолько богаты классными летчиками и танкистами, чтобы без ущерба оголять лучшие округа,— предостерег Михаил.— Наша армия в общей массе пока еще не такая, чтобы ее можно было показывать Западу».— «Так что же вы делали все эти годы, если не смогли поднять армию на нужный уровень?» — зло спросил Сталин. «Из трех лет, запланированных на реорганизацию, минимум полтора ушли на второстепенные и даже третьестепенные дела не по вине армии, и вам, товарищ Сталин, это известно больше, чем кому другому. Из-за непрерывного численного роста нам остро не хватает командного состава, особенно высшего и старшего. Почти половина старших командиров без среднего образования».
— А что, война будет, Иероним Петрович? — тихо спросила секретарша Смирнова, подняв на командующего опечаленные глаза.
— От нас не зависит. Но о войне будем думать завтра, а сейчас — все за стол! Враг только сильного боится.
Ужин прошел на удивление весело. С длинными тостами, розыгрышами. Когда кто-то предложил выпить за «нашего командарма», Уборевич требовательно застучал вилкой о графин.
— Никаких командармов! Подхалимажу — бой! Я еще не дошел до того, чтоб отнять у жены праздник. Давайте лучше споем.
Ковтюх затянул «Дивлюсь я на небо, тай думку гадаю...». Потом спели «Орленка» и громко, с подъемом — «Если завтра война, если завтра в поход...».
Едва кто-то начинал, тут же подхватывали: репертуар был почти неизменным.
Женщины незаметно убрали со стола, а пение продолжалось. Горбачев повел было «Дальневосточную», но его перебили, и, оглашая прихлынувшую к окнам ночь, полилась другая, любимая:
И останутся, как в сказке, Как манящие огни, Штурмовые ночи Спасска, Волочаевские дни...
— А ведь это про вас, Иероним Петрович,— сказала Смирнова, завороженно вглядываясь в кромешную стынь.— Про вас,— она словно что-то провидела там, далеко-далеко, проникшись тревожной дрожью неведомо откуда летевших радиоволн.
Уборевич безотчетно последовал за ее тоскующим взглядом. В черном стекле светилось отражение абажура.
Все решили, что пора танцевать. Ковтюх сменил иголку, закрутил патефон.
— «На сопках Маньчжурии»! — объявил не без торжественности, ставя пластинку.— Кавалеры приглашают дам.