Шрифт:
Узнав, что вместо него поедет другой замнаркома — флагман флота первого ранга Орлов, поразился верности мелькнувшей ассоциации: море.
Решение Политбюро состоялось еще 22 апреля.
«1. Ввиду сообщения НКВД о том, что товарищу Тухачевскому во время поездки на коронационные праздники в Лондоне угрожает серьезная опасность со стороны немецко-польской террористической группы, имеющей задание об убийстве товарища Тухачевского, признать целесообразным отмену решения ЦК о поездке товарища Тухачевского в Лондон.
2. Принять предложение НК обороны о посылке товарища Орлова на коронационные праздники в Лондоне в качестве представителя СССР по военной линии».
Несколько расплывчатое (в смысле конечного результата) понятие «террористический акт» Сталин перевел в более конкретную форму: «задание об убийстве».
Пока решение довели до консульского управления, документы успели свезти на Софийскую набережную. Пришлось опять посылать машину. Неудобно маленько, но ничего не поделаешь — заболел человек, и все тут. Никто не застрахован.
На банкете по случаю награждения большой группы чекистов заздравную чашу поднял Ежов. Развив так любезный его сердцу тезис вождя об «ордене меченосцев», он перешел к текущим задачам.
— Мы должны сейчас так воспитать чекистов, чтобы это была тесно спаянная и замкнутая секта, безоговорочно выполняющая мои указания.
Если и проскользнула тут струйка личных амбиций, то подсознательная. Не будь учение Фрейда подвергнуто остракизму, из такого родничка могла вырасти полноводная река толкований. Хозяин мечтал об ордене, грабительскую сущность коего все же прикрывали исторические регалии. Великого магистра титуловали «преимущественное величество». А секта? «Изуверская», «преступная» —иных определений в советской печати не знали. Но бог с ним, с психоанализом. Громадье ближайших планов требовало беспрекословного выполнения указаний наркома. Раскручивался следующий по порядку грандиозный процесс.
В качестве промежуточного этапа, своего рода анонса, чтоб не заскучала страна и не размагнитились кадры, намечалось крепко прошерстить армию. Значительно крепче, чем это казалось еще совсем недавно. Перемены в самом НКВД предполагалось провести на ходу, не только не останавливая производства, но по-стахановски наращивая выработку.
По главным управлениям прошли собрания активов. Перед работниками ГУГБ выступил замнаркома Агранов. Выйдя победителем в жесткой внутривидовой борьбе, он поделился с товарищами накопленным опытом, который стоило взять на вооружение. Заодно появился удобный повод лишний раз откреститься от прежних соратников. Они еще были опасны — могли давать показания. Значит, нужно скорее топить, чтоб не успели куснуть из могилы.
— Я хочу рассказать, как удалось поставить на верные рельсы следствие по делу троцкистско-зиновьевского террористического центра,— начал он задушевно- доверительным тоном, поминутно массируя набрякшие мешки под глазами.— Неправильную, антипартийную линию в этом деле занимали Ягода и Молчанов. Молчанов определенно пытался свернуть это дело, еще в апреле тридцать шестого года упорно доказывая, что раскрытием террористической группы Шемелева, Сафоновой и Ольберга, связанной с И. Н. Смирновым, можно ограничиться, что это и есть троцкистский центр, а все остальные никакого отношения к делу не имеют... Молчанов старался опорочить и тормозить следствие по делам террористических организаций, которые были раскрыты Ленинградским и Московским управлениями... При таком положении вещей полное вскрытие и ликвидация троцкистской банды были б сорваны, если бы в это дело не вмешался ЦК, лично товарищ Сталин.
А вмешался он следующим образом... По моему возвращению после болезни товарищ Ежов вызвал меня к себе на дачу,— наливая воду из графина, оратор покосился на железного наркома: как реагирует? — Надо сказать, что это свидание носило конспиративный характер. Ежов передал указание Сталина на ошибки, допускаемые следствием по делу троцкистского центра, и поручил принять меры, чтобы вскрыть троцкистский центр, выявить явно невскрытую террористическую банду и личную роль Троцкого в этом деле. Ежов поставил вопрос таким образом, что либо он сам созовет оперативное совещание, либо мне вмешаться в это дело. Указания Ежова были конкретны и дали правильную исходную нить к раскрытию дела. Именно благодаря мерам, принятым на основе этих указаний Сталина и Ежова, удалось вскрыть зиновьевско-троцкистский центр. Однако развертывание следствия на основе новых данных проходило далеко не гладко. Прежде всего глухое, но упорное сопротивление оказывал Молчанов... Пришлось обратиться к очень важным материалам, которые имелись в Управлении НКВД по Московской области в связи с показаниями Дрейцера, Пикеля и Э...
— Эстермана,— подсказал Ежов. Агранов все-таки его раззадорил.— Хочу заметить,— нарком назидательно, хотя вышло почти по-пионерски, поднял остро согнутую в локте ручку,— аресты упомянутых Дрейцера, Эстермана и Пикеля производились, когда у нас еще не было изобличающих материалов. Следствие было вынуждено ограничиваться тем, что оно нажимает на арестованного и из него выжимает. На раскол брали.
Его проводили дружными хлопками и жизнерадостным смехом.
На людях легко смеяться; в коллективе растворяется личное и отступает страх. А он прокрался и сюда, сквозь эти толстенные стены и окна, непроницаемые для крика. Не проходило ночи, чтоб кого-нибудь не увели с руками за спину. Не дожидаясь, пока за ними придут, многие пускали себе пулю в висок. Порой прямо в служебном кабинете.
События развивались настолько стремительно, что и уследить невозможно. Дабы восстановить, реконструировать, хоть задним числом, их причинно-следственную сочлененность, придется пожертвовать строгой хронологией. Маховик начал раскручиваться, набирать обороты. Его уже не остановишь. И поэтому не имеет существенного значения точная дата — днем раньше, неделей позже — ни для истории, ни для судеб людских, ибо счет пошел на часы, а то и на минуты. Но не дни, а, вернее, ночи и не минуты определяли времени бег, а боль и терпение. Поэтому придется вспомнить так надолго оставленного Артузова, замыкая начатую в кабинете наркома и туда же приведшую траекторию.