Неужто завхозу больше заняться нечем, как тащить в театр всякую макулатуру? И кто это будет потом реализовывать? Да еще в пустых театрах, которые в эти веселые времена дружно покинули зрители. Поэтому легче отказаться, а еще лучше вообще ничего не делать.

Я ехал в редакцию с твердым желанием уволиться. По дороге злоба сменилась возмущением, возмущение досадой, досада уступила место жалости.

Жалко было всех. Авторов, редакторов, художников, фотографов, корректоров, верстальщиков, сотрудников типографии и конечно же нас с шофером Валеркой. Но больше всего мне было обидно за тех почтовиков, мужа и жену, которые аккуратно заворачивали каждую посылку в коричневую плотную бумагу, надписывали адрес, туго перевязывали шпагатом, запечатывали сургучом.

В редакции я поорал, сказал все, что думаю, но на меня почему-то никто и не подумал обижаться. Наоборот. Главный редактор Сидоровский необычайно вдохновился и предложил мне стать директором по маркетингу. А я взял и неожиданно согласился. Уж больно название новой должности понравилось. Мне тут же выделили кабинет в помещении Дома актера на старом Арбате, компьютер и положили оклад восемь тысяч рублей.

И тогда пришлось впрягаться в работу всерьез. Первое, что я сделал, это отказался от всяких почтовых рассылок. Достаточно с нас нескольких сотен подписчиков, среди которых был даже один чудак с острова Итуруп. Второе — я стал бегать по театрам и гонять чаи со старушками-билетершами. Нет, я их не уговаривал. Уговоры вряд ли бы помогли. Я вел с ними беседы, расспрашивал об их нелегкой жизни, знал по именам всех внуков, слушал театральные сплетни, жалобы на здоровье и на начальство.

В театрах ситуация была плачевной. Большинство откровенно прозябало. Народ, в постоянных думах о хлебе насущном, начисто забыл о пище духовной. Театры, как и кинотеатры, опустели. В безлюдных фойе гулял ветер, количество актеров на сцене зачастую превосходило число зрителей в зале. При том что цена на билеты, со всей этой инфляцией, была просто символической.

— Алеша, сами посудите, ну кому нужен ваш журнал, — горько вздыхала старший билетер Театра на Малой Бронной, — если в нашем буфете трехлитровую банку сока за две недели продать не могут? Позавчера на премьере семь человек в зале. Да и те — друзья и родственники актеров. А уж если со стороны публика приходит, так только диву даешься, откуда они все вылезли. Недавно один на портрет Эфроса показывает, спрашивает, кто таков. Я объясняю, это Эфрос, Анатолий Васильевич. Ага, говорит, узнал его, он же в «Кабачке 13 стульев» играл. Ну и о чем с ним говорить? Думаете, такой журнал купит? Сколько он хоть стоит? Десять рублей? А у нас билет в партер, на первый ряд — пять.

Через пару недель звонит:

— Алеша, вы не поверите, пошел зритель. Позавчера тридцать человек было, вчера уже сорок. Буфетчица на радостях пиво заказала. Приносите журнал, попробуем, может, и продадим.

Воодушевленный, приволок пачку, через неделю забежал узнать, как дела.

— Вчера за десять минут до антракта почти вся публика поднимается и на выход. Мы шепчем, куда вы, антракт скоро, а после — второе действие.

А они отвечают, какое второе действие, у нас через четверть часа поезд уходит.

Оказалось, транзитным пассажирам Белорусского вокзала стало известно, что неподалеку есть место, где можно посидеть в тепле, где не гоняет милиция, не достают попрошайки, не шастают карманники. Вместо этого за смешные деньги можно посмотреть спектакль и выпить пива в буфете.

Марку держали лишь Ленком и Большой. В Ленкоме все спектакли шли при неизменных аншлагах, он первым встал на коммерческие рельсы, там даже в то голодное время хорошо расходились футболки с логотипом театра, а в кассы стояли ночами. В Большой валом повалили иностранцы. Не успевали они вылезти из автобусов, подивиться на огромную толпу торговцев вдоль Малого театра, с ужасом принюхаться к миазмам — а торговцы справляли нужду прямо у памятника Островскому, — как тут же, будто из-под земли, появлялись молодые люди с бандитскими рожами и давай предлагать за доллары билеты на оперу и балет.

Молодые люди ловко вытаскивали рулоны билетов из карманов — на любые места, от балкона до партера. При том что в кассах билетов традиционно не было и вовсе никаких. Бизнес был впечатляющим. При тогдашнем курсе почти триста рублей за доллар самый дорогой билет в ложу бенуара стоил двадцать пять рублей официально. А цена у этих криминальных служителей Терпсихоры была от десяти долларов за балкон и до пятидесяти за партер. Тех наивных граждан, кто решил, вдохновившись примером, свой личный билет впарить за валюту, эти ребята скопом били там же, при всем честном народе, на глазах изумленных иностранцев и купленной с потрохами милиции. А нависающий над всей этой суетой бог Аполлон смотрел поверх площади равнодушными пустыми бельмами, правя четверкой гнедых куда-то на юг, на свой более привычный Олимп.

Вскоре я отправился в командировку в Питер налаживать связи со старшими театральными билетерами Северной столицы.

Ленинград был моим большим детским увлечением. Мне едва исполнилось шесть, когда, проходя с бабушкой Аней по Калининскому проспекту, в витрине Дома книги я увидел огромную фотографию красивого военного корабля с тремя трубами, флагами и лихо задранной пушкой на носу. Оказалось, это крейсер «Аврора», тот самый, что шарахнул из своего главного калибра в октябре семнадцатого, после чего не только отечественная, но и вся мировая история заложила крутой вираж.

Я настолько был заворожен фотографией, что потащил бабушку в магазин искать такую же. Выяснилось, что отдельных изображений легендарного крейсера в продаже нет, но можно купить набор из трех десятков открыток по Ленинграду, и там «Аврора» присутствует во всей красе. И уже дома, разложив пасьянсом открытки с Петропавловской крепостью, Аничковым мостом, Летним садом, я полюбил сразу и навсегда эту нездешнюю красоту. Через пару лет у меня была уже целая куча открыток, альбомов и книг, где был изображен мой любимый город.