***

Ты молчишь? Я бранюсь, как торговка, а Ты молчишь? Не хочешь снизойти? Пусть себе, думаешь, собака лает. Эта улыбка на все — не улыбка даже, безмятежность, глаза, как колодец… В жилах у Тебя вода, а не кровь. Хоть бы раз вышел из себя. Лучше и Ты проклинай, только не молчи. А еще уверял, что любишь меня. Разве с такой физиономией любят? Если б любил — гремел бы и гневался. Ненавидь меня, но не будь равнодушным. Сидит как истукан. У-у, рыба!

***

А может быть… я все же люблю Тебя. Я сам не знаю, не понимаю… Может быть, оттого и хочу быть вполне подобным Тебе, что больше других восхитился Тобою, очаровался Тобою, больше других полюбил Тебя. И хочу подражать Тебе в главном — не внешнем, наружном, а главном: в Твоей единственности, исключительности — в Божественности Твоей!

***

Но все равно. Возврата нет. Бодрее. К действию.

IV

Итак, свершилось. Ева взяла яблоко.

Я только протянул ей плод — желто-прозрачный, сочный словно изнутри распираемый сладкими соками.

Ева взяла, съела сама и дала Адаму.

***

Я не обманываю себя. Они пошли за мной, как скоты. Увидела Ева яблоко — смотрит: румяное, ничего себе, — не размышляя, и слопала. Не я соблазнил — авторитет был недостаточен. Чего было и ожидать от подобной твари. Сразу видно, чье произведение. Толстая бабища, знающая только два слова — жрать и спать!

Съела яблоко познания — добра и зла. Ну, какое Еве дело до добра и зла? А до познания — еще того меньше. Ева и познание! Смешно даже подумать.

Я переоценивал мир. Тем не менее, дело сделано. Дрожжи введены, результаты скажутся. Может быть, никогда не удастся мне достигнуть, чтобы принцип работал в чистом виде, чтобы вполне сознательно и добровольно шли эти люди за мной. Может быть, навсегда останется в их движении примесь аппетита. И мне вечно придется соблазнять их сладостью яблока. Пусть хотя бы и так. Я буду вести, они придадут массивность и силу моему стремлению. Я поведу их, хотя бы они этого не хотели. Это сперва. Это начало. Appetit vient en mangeant*. Уж войдут понемногу во вкус. Я буду с ними. Я, кажется, вне подозрений. Дух чистого творчества, можно сказать. Я сильно рассчитываю на мое благотворное влияние.

[* Аппетит приходит с едой (фр.)]

***

— Победа! Победа! Ева надела фиговый листок.

Вы смотрите, господа, удивленно. Что ж из этого? Разве это уж так важно? Ну, прикрыла Ева свои невинные прелести, что тут особенного.

О нет, этот факт надо оценить по достоинству. Это мой первый триумф. И заметьте — свыше тоже сразу сообразил и, чем это пахнет. Изгнали из рая за этот пустяк и Адама и Еву в двадцать четыре часа. Решительно и бесповоротно. Видно, что взволновались не на шутку.

Фиговый листок. Ведь это первый самостоятельный шаг. Первый протест, первое отрицание Его совершенства. «Ты создал меня нагой, а мне вот не нравится. Ты создал без листка, а я вот листок надену. Исправлю Твой промах, укрою то, что Ты создал, — и стану лучше!»

Фиговый листок, конечно, пустяк. Но важен почин. Фиговый листок, а дальше штаны, а дальше и до автомобиля недалеко. Удивляйся тогда, если публика запоет:

Так. Вселенная повернулась. Рай кончился, начинается мировая история. Понимаешь ли Ты теперь, что происходит? Что такое история? Не знаешь? Так слушай: это восстание против Тебя. Бунт, говоришь? Нет, Ваше Величество, — революция!

V

Жаль, что вы еще не родились, господин Достоевский. Настанет время, вы с видом бесстрашного новатора возгласите: «Я нисколько не удивлюсь, если вдруг ни с того, ни с сего, среди всеобщего будущего благоразумия возникнет какой-нибудь джентльмен, с неблагородной или, лучше сказать, с ретроградной физиономией, упрет руки в боки и скажет нам всем: а что, господа, не столкнуть ли нам все это благоразумие с одного раза ногой, прахом, единственно с той целью, чтобы все эти логарифмы отправились к черту и чтобы нам опять по своей глупой воле пожить…» [152]

Если бы вы родились на пару вечностей раньше, господин Достоевский, то увидели бы, что со своими пророчествами вы запоздали. Джентльмен своевременно возник, благоразумие спихнул и продолжает и впредь заниматься тем же. Подталкивает всё, что слишком хорошо ложится, — и это без отдыха, не покладая рук, в поте лица своего, можно сказать. Единственное, в чем вы ошиблись, — физиономия у этого джентльмена для его времени была отнюдь не ретроградной, уверяю вас, — вполне либеральной.