— Пора вставать, дорогой. — он поднимался, потягиваясь, шёл в ванную, чистил зубы и смотрел на себя в зеркало. Потом брился, причёсывался с фиксирующим гелем и в халате выходил к завтраку.

— Спасибо, дорогая. — он складывал утреннюю газету, чтобы захватить с собой, уходил в спальню, надевал носки, рубашку, брюки, жилет, галстук и пиджак, возвращался в прихожую, надевал плащ и шляпу, сняв их с крючков, совал в карман плаща свёрнутую газету и брал портфель.

— Доброго дня, дорогой. — он прикасался губами к раз за разом всё больше дрябнущей щеке и выходил на улицу.

Утро, обед, бизнес-ланч, треск телефонов, вечерний звонок.

Плащ, шляпа, портфель.

Метро. Качающиеся тела, подвешенные в петлях к поручням, неясные серые тени и строки уложенных в поперечные шрамы лотков кабелей за окном вагона.

Дом на окраине, почти на границе трущоб.

Гулкие ступеньки залитой мочой лестницы, обшарпанная дверь.

— О, ты пришёл, милый! — горячие губы, мягкая грудь, прижимающаяся к груди. Сорванные прочь очки, развязанный рывком галстук, отлетевшая пуговица — не забыть пришить! — и жадные, страстные руки и губы.

Зеркало. Осмотр одежды. Пришивание пуговицы.

Несколько банкнот на столик.у двери.

Снова загаженная лестница и выбитые стёкла двери подъезда.

Взгляд в небо, где далёкие звёзды равнодушно и осуждающе смотрят с высоты.

Поднятый в небо средний палец.

Поправленный плащ. Метро. Усталые люди.

Улыбка для матери, ограждающей сон спящей дочери.

Выход на улицу, к гудящей автостраде.

— Добрый вечер! — консьерж кивает в ответ.

Лифт. Звонок.

— Здравствуй, дорогой. Как прошёл вечер?

Виток наматывался за витком, сматываясь со шпинделя жизни, и вот однажды нить на шпинделе закончилась, а кто-то нерадивый не поставил запасного.

— Кто эта шлюха?! Скажи мне, кто эта шлюха!!! Ты думал, ты можешь обманывать меня бесконечно?! Думал, я законченная дура?! Отвечай, блудливый козёл! — удары по лицу, груди, плечам.

— Успокойся, дорогая! — неправильное слово.

Неожиданное.

Молчание. Потом слова.

— Я тебе не дорогая, ты, старый импотент. И я ни на минуту не продлю эту пытку называться твоей женой. Ты понял меня, старый паскудник? Мой адвокат свяжется с тобой в понедельник. Можешь идти к своей девке. Если она тебя примет.

Грохот двери.

Молчание. Тишина. Гремящие, грохочущие удары сердца.

Он встаёт, надевает плащ, выходит, не заперев двери.

Метро. Серо-красное месиво лиц.

Вонючая лестница.

— Здравствуй, милый. Я тебя не ждала.

Чужой плащ на стене.

— Ты знаешь, тебе не стоит больше приходить. Мы слишком разные.

— А чей это плащ? — его немеющий палец поднимается и указывает на стену.

— Неважно. Не твой. Прощай. И не приходи сюда больше, слышишь?

Неверные, качающиеся ступеньки.

Свистящий сквозь пробоины в дверных стёклах ветер.

Насмешливые и брезгливо-презрительные звёзды в вышине.

Немеющие пальцы, сжимающиеся в кулак.

Метро. Гулкие удары сердца.

— Вам плохо? — он мотает головой.

Выходит из вагона, пошатываясь, бредёт на шум автострады.

Долго звонит в дверь — ключей нет в карманах.

Заспанный консьерж.

— Что случилось?

— Я п..пот-терял… к-ключи.

— Вы пьяны?

— Ес..ссли бы…

Шёпот вслед.

Распахнутая дверь.

Он проходит в гостиную, не снимая ботинок, наливает в стакан виски до половины… останавливается, потом доливает до краёв.

Расплёскивая, доносит стакан до рта, громко глотая и проливая на себя, выпивает.

Встаёт, нетвёрдыми шагами подходит к секретеру, достаёт из верхнего ящика “вальтер”.

Возвращается в кресло, садится, трясущимися руками всовывает дуло в рот, раня нёбо мушкой.

Палец нажимает курок, но выстрела не происходит.

Предохранитель не снят.

Обливаясь слезами, он вытаскивает пистолет, подносит к глазам, трясущимися пальцами нащупывает рычажок предохранителя…

Сердце колотится, гром и грохот в ушах нарастают, достигают крещендо…

Рука с “вальтером” падает на колени.

Утром адвокат жены находит его в кресле.

Глаза его открыты, как и рот, на подбородке следы высохшей слюны и крови.

Рычаг предохранителя стоит в положении “Safe”.

— Они говорят нам — работайте! И мы работаем. Работаем по десять часов в день, круглый год, без воскресений, и всех праздников — день рождения государя и пасха Господня. Они говорят — воюйте! И мы воюем, год, другой, третий, пятый, гниём в окопах и госпиталях, а в благодарность — медный крестик и чарка водки. Они говорят — платите, потому что всё вздорожало. И мы платим, платим, платим, отрывая медяки от хлеба наших детей, от платьев наших жён, он здоровья стариков. А они устраивают на эти деньги балы. Они говорят нам всё новое раз за разом, и все их слова об одном — давай, давай, давай. Давай душу, давай тело, здоровье, жизнь свою. И мы даём.