Шрифт:
— До моего выздоровления прошу вас ничего не предпринимать, а потом поразмыслим и что-либо придумаем, — неопределённо ответил старшему брату Хабип.
Недовольные его словами братья вышли из комнаты больного.
Хабип, оставшись один, стал прикидывать: кто бы это мог за многие годы впервые совершить налёт на село и выкрасть его единственного сына?
Все раздумья и предположения Хабипа сводились к тому, что набег совершил Довлетяр-бек. «Это дело его рук. Он-то знал, что я ранен, иначе бы налётчик не решился переступать границы моих владений. Разбойник знал, что я не смогу кинуться в погоню».
Хабип как-то неловко повернулся и сильная боль снова напомнила, что у него нет правой руки. Он в бессильной злобе застонал и сокрушённо подумал? «Кто я теперь? — ни пальван, ни батыр… У меня не стало даже единственного сына. А след того, у кого нет сына, безвестно пропадает. Видать, и правда аллах меня за многочисленные грехи покарал, наказал за слёзы безвинных жертв».
Хабип-пальван совсем опечалился, даже слеза блеснула на щеке. Он твёрдо решил: как только немного поправится, поедет в Мешат и в Кербели…
Рабы и рабыни
В Гызганлы с отдалённых пастбищ стали возвращаться скотоводы. Они привозили с собой и шерсть, и шкуры, и масло, и сушёное молоко, именуемое курт. Кое-кто прихватывал с собой барашка или даже двоих.
Сазак-сердар вместе с сыновьями тоже вернулись, но мысль о судьбе Мереда и Хаджимурада не давала им покоя. С отгонного пастбища они уехали раньше. А сейчас их нет и в селе. Видно, случилось что-то неладное.
Сазак увидел рядом с дочерью хорошенькую девочку-подростка. Поинтересовался у Тыллы, кто она. Удивился, что Мередова Дженнет так выросла. И тут же попросил рассказать, где сейчас её отец и что она знает об участи Хаджимурада. Девушка грустным голосом поведала:
— Меня они выкупили. А на выкуп Джерен у них не хватило денег. Потом Мамед и Хаджимурад поехали, чтобы выкрасть Джерен…
— А кто такой Мамед? — перебил её Сазак, но тут же вспомнил горбоносого слугу Довлетяра, — знаю я его, дальше что.
— К утру Мамед вернулся вместе с Джерен. А Хаджимурада поймали курды и куда-то увезли с собой, — говорила девочка, прячась за спину Тыллы.
— А разве отец твой не поехал с ними?
— Они папу с собой не взяли.
— Кто не взял? Хаджимурад? — допытывался Сазак, но девочка пожала плечами:
— Не знаю… — она помолчала, что-то припоминая, — затем бек со своими поехали мстить. И папа с ними поехал, — уже совсем тихо сказала Дженнет.
— Так говорите, старшую дочь чабана выкрали? — спросил старик, — а где она сейчас находится, я бы хотел кое о чём её спросить.
Но слова Тыллы ошеломили отца.
— На Джерен женился сам бек, он, говорит Дженнет, и свадьбу успел сыграть.
Раздумья Сазака прервал возглас, доносившейся в улицы:
— Над Караул-тёпе вспыхнул огонь.
Сердар торопливо вышел во двор. Там уже стемнело. Рядом с отцом стояли сыновья и ждали его распоряжений. А пламя над Караул-тёпе не ослабевало.
— На коней! — негромко сказал Сазак.
— На коней! — во весь голос выкрикнул старший сын Сазака Оразгельды.
И вот уже, словно эхо, по всему селу разносилось: «На коней! На коней!» А через несколько минут недалеко от южной стены крепости возле колодца собралось с полсотни всадников.
Одного из своих сыновей вместе с Назаром сердар отправил в Караул-тёпе — разузнать, что там стража заметила… А сам с остальными остался на месте.
«Абдулла-серкерде совсем недавно у нас разбойничал, — думал Сазак, — ему вроде бы ещё рано снова появляться в наших местах, неужели какие-нибудь новые бандиты пытаются совершить налёт?»
Из темноты донёсся стук конских копыт. Люди насторожились. Но это возвращались посланцы. Они доложили Сазаку, что, как выяснилось, это Довлетяр возвращается с аламана.
— Вот каковы у нас дела, ребята… Довлетяр-бек везёт с аламана рабов и рабынь, а мы всех на ноги подняли, думали, что едет враг, — с горечью заметил сердар. — За такие дела Довлетяра и другом не назовёшь, ведь, наверно, недолго нам придётся ждать ответного набега Абдуллы… Спасибо, ребята, что не мешкая, откликнулись на тревожный клич и мгновенно оказались в сёдлах. Кроме нас некому село охранять, — сказал сердар и отпустил всадников по домам. И сам вместе с сыновьями отправился на отдых…
Сазак и старший сын Оразгельды молча сидели на расстеленной кошме возле кибитки. Оба слышали, как взбудоражило ночное село шумное возвращение Довлетяра. Но скоро собачий лай и конское ржание начали стихать. Тогда отчётливо стал доноситься от стен крепости людской плач. Невмоготу было слушать рыдания какой-то женщины, всё повторявшей: «Дети мои! Дети мои!»
Сазак тяжело вздохнул. «Разлучённый с любимой плачет семь лет, разлучённый со своим народом будет плакать до конца своих дней…», — произнёс он еле слышно знакомые с детства горькие слова и снова погрузился в тревожные раздумья о происходящем.