Отряд двинулся в поход в глубоком молчании рассыпной цепью. Обошли весь парк — никого не нашли.

— Может, на прудах где спрятался?

Тихо посовещались и решили обыскать пруды…

Дмитрий, утомленный и физически и душевно, сквозь охватившую его уже дрему услыхал всплески воды под шагами людей по болоту и, приподнявшись, увидал прежде всего освещенного лунным светом жандарма. Потом прозвучал выстрел.

— Здеся!

Резкий полицейский свисток прорезал тишину ночи, потом голоса:

— Тут он! Стреляет, сволочь… Обходи с левой стороны!

— Сдавайся без разговору!

Ответа не было.

— Вылазь, а то пристрелю, как собаку!

Ответа не было…

Все боялись идти дальше.

Стражник перекрестился, взял наизготовку револьвер и полез камышами к развалинам.

— Ну, чего стоите! Вперед! Столько народу — одного испугались!

Полезли напролом бегемотами…

Стражник первым увидал лежавшего навзничь с раскинутыми руками человека в камнях, проросших кустарником…

— Никак мертвый он…

— Сам в себя, значит, он выпалил давеча…

Так Дмитрий Кудышев и не повидался со своей матерью. На Алёнкином пруду лежало «мертвое тело». По найденному паспорту это был мещанин Казанской губернии Иван Коробейников, и пока никто в отчем доме не знал еще, что это блудный сын бабушки, которая в последнее время так часто вспоминала о нем и так хотела хотя бы один разок перед своей смертью повидаться с ним…

Составили протокол и перетащили мертвое тело в заброшенную баню в парке до вскрытия. Поставили к бане стражу. Страшно стало в парке по ночам. Властям было необходимо установить подлинную личность самоубийцы. Приехавший исправник, знавший уже тайну Ивана Коробейникова, посвятил в нее Ивана Степановича, тот всех остальных, кроме бабушки. Но жандармский ротмистр был безжалостен и, выполняя долг службы, потребовал, чтобы и Анна Михайловна, как мать, признала в трупе самоубийцы своего сына, Дмитрия Николаевича.

По долгу службы он счел необходимым допросить по настоящему делу Анну Михайловну и, предъявив ей труп самоубийцы, спросить, признает ли она в нем сына.

Допрос он сделал, но предъявить матери труп сына не удалось: несчастная старуха стала проявлять все признаки тихого помешательства…

Наташа вызвала телеграммой доктора-психиатра из Симбирска, и они с тетей Машей увезли несчастную бабушку в Симбирск.

Людочка и Петр Павлович вспорхнули и уехали в Алатырь. Петр ночью перед отъездом вырезал из рам трех своих предков из бабушкиной галереи и увез из отчего дома…

По просьбе Ивана Степановича Дмитрия разрешили похоронить на том месте, где он был найден мертвым.

Страшная история в барском парке, полная такой загадочной таинственности, привела в необычайное смятение умы и души темного деревенского люда…

Социальная легенда и социальная мистика, заменявшие у русского крестьянина правовое сознание, порождали невероятный хаос всяких слухов и догадок, направленных к раскрытию «господской тайны».

Одни говорили, что поймали и убили не грабителя, а человека, который привез подлинный царский манифест о земле и воле; господа заманили его к себе в гости, чтобы манифест этот отнять, а он не дал и из дому господского в сад побежал; они — за ним, а у него — револьвер: вот они и послали за начальниками — грабитель, дескать!

Другие поправляли: родного брательника Павла Николаевича, стало быть — сына родного нашей старой барыни, прикончили! Он, сказывают, не соглашался обман прикрывать насчет земли-то. Я, говорит, не желаю, чтобы нам неправильно крестьянской землей владеть, и стою на том, чтобы по полторы десятины на душу, которые незаконно у нас отобрали, когда воля нам вышла, возвратить нашему обчеству. Я, говорит, не хочу, чтобы и меня, как старшего брата, за этот обман в заточение определили. Вот они испугались и решили его прикончить… Грабителем и объявили! А потом задарили начальников, они в документе и написали, что сам, дескать, себя прикончил, а не убили…

— Верно! А когда дохтор стал взрезывать, так и обнаружилось, что не сам себя прикончил, а убили… Почему они все вдруг с места снялись и разъехались? Открылась правда-то, вот они и побежали во все стороны… Кто куда!

Отчий дом действительно опустел вдруг: тетя Маша с Наташей повезли бабушку в Симбирск и там задержались; Петр Павлович с Людочкой сорвались и умчались на тройке в Алатырь, а Ивана Степановича вызвал на допрос жандармский ротмистр. Во всей усадьбе только в людской кухне люди остались: кухарка, две девки да кухонный мальчишка, он же и пастух, да глухой и дряхлый камердинер Фома Алексеич — в левом флигеле.

Главный дом на запорах, и ставни закрыты…

Это опустение барского дома тоже казалось таинственным и знаменательным. Может быть, господа и не вернутся больше? Все может быть…

А тут в последние дни опять коробейник ходит по избам и разное по секрету про господ рассказывает. Конец, дескать, им приходит. И документ за печатью читает…

— А зерна у них много накоплено! Сами не жрут и другим не дают…

Никому не известно, когда, кто и где сговаривались никудышевцы, но однажды вечером, словно по сигналу, вся Никудышевка, как при пожаре, загалдела и заскрипела колесами. Вереницами мужики, парни и бабы на телегах к барскому дому поехали, а впереди всех «коробейник» с Синевым…