Не желан, алияр, алияр!

Длятся эти соблазны всю ночь,

Беки пьют безотказно всю ночь,

Пьют, — и, балагуря всю ночь,

Обнимают гурий всю ночь.

Воина душа — широка,

Льется тот арак, что река, —

Трезвого из всех сорока

Больше ни единого нет.

Вот уже забрезжил рассвет.

Не подозревающий бед,

Пьет Хаким с весельем арак,

С тем снотворным зельем арак.

Если б знал, что близится враг!

Сколько ни подносят — он пьет,

Выпьет, — сам попросит — и пьет,

Удали не бросит он — пьет!

Если б знал, что, как мертвецы,

Все пьяны его удальцы,

Что от ведьмы, от Сурхаиль

Скачут к Тайча-хану гонцы!

Пьет он не из чаш тот арак,

Пьет он из кувшннов его,

Вот уже который кувшин,

Каждый — высотою с аршин,

С блюдо — горловина его!

Все же охмелел исполин, —

Пьян, как и дружина его,

Бек Хаким, Конграта султан…

Тут и разговорам конец,

Тут и нежным взорам — конец:

Девичий меняется нрав.

Чаши все и блюда убрав,

Скатерти оттуда убрав,

Все, чем украшают пиры,

Также одеяла, ковры —

Все они уносят стремглав.

Ты на Сурхаиль погляди,

Что у ней за сердце в груди!

О ее делах посуди!

Подлость ее вся впереди.

Месть ее была такова:

Девушки приносят дрова;

Сурхаиль полна торжества,

Ведьма разжигает костер —

Пламенем озаряется двор…

Всех узбекских беков дотла

Ведьма беспощадно сожгла,

Алпамыша сжечь не могла, —

Вышел в этом деле изъян:

Пьян был, как мертвец, Хакимхан,

В пламени лежал — не трезвел,

Но, объят огнем, не горел!..

В это время сам Тайча-хан

С воинством своим подоспел, —

Видит — Алпамыш уцелел!

Страх его душой овладел,

Воинам дает он приказ:

Изрубить мечами его!

Острый исфаганский алмаз

Тоже отскочил от него!

Пробовали дело не раз,—

Каждый раз острили мечи, —

Только иззубрили мечи!

Стрелы в него стали метать,—

Не пронзают стрелы его:

Словно камень — тело его.

Сделать с ним нельзя ничего!..

Шах старуху-ведьму корит:

— Э, злосчастная ты, — говорит, —

Иль пьяна была, — говорит,—

Ведь должна была, — говорит, —

Толком все разведать вперед!

Видишь — он в огне не горит,

Видишь — меч его не берет,

Не пронзают стрелы его, —

Заколдовано тело его.

Он — не человек, а скала!

Думала бы прежде, чем жгла!

Пять дней пьяным будет лежать, —

Десять дней чурбаном лежать, —

Он же не навеки хмелен,

Временно ведь он усыплен, —

Как-никак очнется ведь он.