Ночной прохожий
вернуться

Лунин Дмитрий Юрьевич
Шрифт:

Самоубийца

Поднимал, но после снова ронял. Не могу курить — и так все в дыму. Даже ангел, что меня охранял Одиноко улетает во тьму. За грехи мои Господь не простит. Все уходят, так уж заведено. Я сжимаю угол неба в горсти, Чтобы лил оттуда дождь ледяной. Вездесущий, я прошу, расскажи Про веселую свою круговерть. Можно даже зачеркнуть Слово «жизнь». Но никак не зачеркнешь Слово «смерть». Потому и мысли влево влекут. Не хватает сил поднять якоря. Из окна на землю — восемь секунд. Из окна на небо — не проверял.

Мария

Мария! Пески, но, несмотря на это, глядят сотни глаз, покрытых пеплом. Продают сигареты, печенье и газеты. Солнце ослепло. Традиционных забав утешенье весомо. Не глядя на запад, находясь на востоке, испарился оазис. Но иногда вижу сон: он вновь появился. Терзает истома. Мария! Я давно не читал писем. Неделю не брился. Спокойным был прошлым летом. Жара — есть первичный источник истин. Я очень жду твоего ответа. Мария! Надо, чтобы боль стихала, открутить голову страдания змею… Написать тебе лучше б стихами. Жаль, стихов писать не умею.

«В комнате, напоминающей тюремную камеру…»

В комнате, напоминающей тюремную камеру можно прожить черт знает какую жизнь, пройтись по половицам, не трогая стен руками, забывая сравнительные характеристики правды и лжи, ни с одной из сторон света не вступая в противоречия, не ощущая присутствия соседей, не ожидая гостей, забывая правила произношения русской речи, наплевав на все, замечая округлости стен, пытаться выбросить из головы внезапно возникший сюжет, помня, что искусство — тоже краеугольный камень… Только здесь нет разницы между словами «да» и «нет», в комнате, напоминающей тюремную камеру.

Триптих «Сколько раз я смотрел на мир»

Как давно я топчу — видно по каблуку.

Joseph Brodsky
I
Сколько раз я смотрел на мир — видно по воспаленным зрачкам, сколько писал — по пятнам чернил на моих ладонях. Тщетно борюсь со временем, — пока оно выигрывает по очкам. Не улететь от судьбы на Венеру, ибо она даже там догонит. Напрасно слова подбирает лирически-чувственный мозг, напрасно и тело надеется, что избежит могилы. Душа жаждет света, как наркоман жаждет нескольких доз, но после еще и еще… И остановиться уже не в силах.
II
Друг с другом ни капли не схожи осенние вечера, однообразие вносит похожесть твоих настроений: думать про завтра сложнее, чем про позавчера; существованье сложнее любых уравнений; То же и дом, будто камера для одного, ибо времени много, но недостает пространства. Плитой обстоятельств задавлен, и потому в этот год, можно похоронить иллюзии о далеких странствиях, можно не торопиться, задачу, всё взвесив, решить, почувствовать, что сердце твое добротой преисполнено… скорее по зову собственной еще не остывшей души, а вовсе не из-за боязни после смерти попасть в преисподнюю.
III
Здесь часто глаза слезятся от снега, в затерянном мире людских одиночеств, где виден оскал двадцать первого века, слышны отголоски фальшивых пророчеств. Скорее всего, не настало время чтобы просто вернуться туда, где звонко щебечут птицы и кроны деревьев мешают видеть линию горизонта.

Руслану Батчаеву

До бессмертия десять шагов, но не в силах пройти и пяти, ты всю жизнь говорил с пустотой, безысходного века найденыш. Ты учился ходить, не оставив следов, и сожженный фитиль странной памяти лет, угасая, забрал у тебя то, что помнишь. До бессмертия десять шагов. Умоляю тебя, не молчи! Положи на ладонь городов хоть немного того, что осталось… Безвозвратно уходишь во тьму запоздалым трамваем в ночи ото всех, от себя самого ощущая усталость.

«Больное поколение томится…»

Больное поколение томится, как в духоте трамвая в летний полдень. Так мотыльки на пламени сгорают. Надежды есть, но нет конца мученьям… Им говорили: «время — лучший доктор». Но доктор, видимо, уже профнепригоден. И, видимо, учиться на ошибках — не самый лучший способ обученья.

Зарисовка про одиночество

Курю в одиночестве, вспоминая былой уют, помню, что даже стальные нервы со временем станут ржавыми… Тишина и спокойствие. Радио заиграет только через сорок минут гимн некогда Великой, но по-прежнему непонятной умам всего мира Державы.