Выходя за ограду, Андреа Сперелли думал: «Счастье со мной сегодня? Будет ли оно со мной завтра?» В предчувствии торжества им овладел гнев перед темной опасностью. Он готов был встретить ее сейчас же, в этот же день, без малейшего замедления, чтобы насладиться двойной победой и вкусить затем плоды наслажденья из рук Донны Ипполиты. Все его существо загоралось дикой гордостью при мысли об обладании этой белой и роскошной женщиной, на правах сильного. Воображение рисовало ему еще неизведанное наслаждение, страсть как бы иных времен, когда кавалеры распускали волосы любовниц убийственными и нежными руками, пряча в них еще влажный от усилия борьбы лоб, и еще горькие от проклятий уста. Он был охвачен тем неизъяснимым опьянением, которое вызывает у некоторых людей рассудка упражнение физической силы, испытание мужества, проявление жестокости. Остаток первобытной жестокости в нас иногда всплывает со странной силой, и даже под жалким благородством современного платья наше сердце бьется иногда каким-то кровавым порывом и жаждет резни. Андреа Сперелли, полной грудью, вдыхал горячий и острый пар от дыхания своей лошади, и ни одни из множества тонких духов, которые он предпочитал до сих пор, не доставили его обонянию более острого наслаждения.

Едва он слез с лошади, как был окружен поздравлявшими его подругами и друзьями. Мичинг Маллечо,уставшая, дымящаяся и взмыленная, фыркала, вытягивая шею и потряхивая уздечкой. Ее бока то поднимались, то опускались, беспрерывно и так сильно, что, казалось, готовы были разорваться, мускулы у нее дрожали под тонкой кожей, как тетива после выстрела, ее налитые кровью глаза сверкали жестокостью хищного зверя, ее кожа, испещренная широкими, более темными, пятнами, наливалась, то здесь, то там, под ручьями пота, и беспрерывная дрожь по всему ее телу вызывала сострадание и нежность, как страдание человеческого существа.

— Бедный друг! — прошептала Лилиан Сид.

Андреа осмотрел ее колени, чтобы убедиться, не пострадали ли они во время падения. Были невредимы. Тогда, тихо потрепав ее по шее, с невыразимой нежностью в голосе, он сказал.

— Ступай, Маллечо,ступай.

И смотрел ей вслед.

Затем, переодевшись, пошел отыскивать Людовика Барбаризи и барона Санта Маргериту.

Оба приняли предложение быть его секундантами в дуэли с маркизом Рутоло. Он просил устроить все поскорее.

— Устройте все еще сегодня вечером. Завтра, в час дня, я должен быть свободен. Но завтра утром дайте мне поспать до девяти. Я обедаю у Ферентино, зайду к Джустиниани, и потом, попозднее, в Кружок. Вы знаете, где меня найти. Благодарю вас, друзья, и до свиданья.

Он поднялся на трибуну, но избегал немедленной встречи с Донной Ипполитой. Чувствуя на себе женские взгляды, улыбался. Много прекрасных рук потянулось к нему, много милых голосов называло его просто Андреа, иные же называли его так даже с некоторым хвастовством. Дамы, ставившие на его лошадь, сообщали ему сумму выигрыша: десять луидоров, двадцать луидоров. Другие же с любопытством спрашивали:

— Будете драться?

Ему казалось, что в один день он достиг вершины романтической славы успешнее, чем герцог Буккингэмский и господин Лозен. Он вышел победителем героической скачки, снискал новую любовницу, пышную и величавую, как догаресса, стал причиной смертельной дуэли, и теперь шел спокойно и приветливо, не более и не менее обычного, среди улыбок стольких женщин, известных ему кое-чем другим, кроме изящества рта. Разве он не мог назвать тайную ласку многих из них, или своеобразную сладострастную привычку? Разве, сквозь всю эту белизну весенних платьев, он не видел светлую, похожую на золотую монету, родинку на левом боку Изотты Челлези, или несравненный живот Джулии Мочето, гладкий, как чаша из слоновой кости, чистый, как живот статуи, благодаря полному отсутствию того, о недостатке чего в античной скульптуре и живописи скорбел автор «Тайного Музея»? Разве в серебристом голосе Барбареллы Вити он не слышал другого невыразимого голоса, беспрерывно повторявшего бесстыдное слово, или в невинном смехе Авроры Сеймур — другого, невыразимого, хриплого и гортанного звука, несколько напоминавшего мурлыканье кошки у очага, или воркование горлицы в лесу? Разве ему не была известна утонченная развращенность графини Луколи, вдохновлявшейся эротическими книгами, на гравюрах и миниатюрах, или непреодолимая стыдливость Франчески Дадди, которая, в крайнем приступе страсти, как умирающий, призывала имя Божье? Были здесь и улыбались ему почти все обманутые им или обманувшие его женщины.

— Вот герой, — сказал муж Альбонико, подавая ему руку, с необыкновенной сердечностью и крепко пожимая ее.

— Настоящий герой, — прибавила Донна Ипполита, ничего не выражающим тоном вынужденной любезности, прикидываясь незнающей о драме.

Сперелли поклонился и прошел дальше, так как чувствовал какую-то неловкость, перед этой странной благосклонностью мужа. В его душе мелькнуло подозрение, что он благодарен ему за эту ссору с любовником жены, и улыбнулся низости этого человека. Когда он обернулся, глаза Донны Ипполиты встретились с его глазами.

На обратном пути, из кареты князя Ди Ферентино, он увидел ехавшего по направлению к Риму Джаннетто Ругало, в маленькой двуколке, мелкой рысью, правя лошадью, с опущенной головой и сигарой в зубах, не обращая внимания на жандарма, который предлагал ему занять место в линии экипажей. Вдалеке в полосе желтого, как сера, света, сумрачно выделялся Рим, вне этой полосы, на бледно-голубом небе, высились статуи на крыше Латеранской Базилики. И тогда у Андреа появилось ясное сознание мучительной боли, которую он причинил этой душе.

Вечером, в доме Джустиниани, он сказал Альбонико:

— Итак, решено, что завтра с двух до пяти я жду вас.

Она хотела спросить его:

— Как? Разве вы не деретесь завтра?

Но не решилась. Ответила:

— Я обещала.

Немного спустя, к Андреа подошел ее муж, с чрезвычайной предупредительностью взял его под руку, желая узнать подробности дуэли. Это был еще молодой мужчина, белокурый, изящный, с сильно поредевшими волосами, белесоватыми глазами и двумя торчащими передними зубами. Немного заикался.