Прекрасная больница, завидная для любого районного города. Ольга уже не раз осматривала ее: свето-и водолечение, рентгенотерапия, обещают даже грязевые ванны.

Ольга направилась прямо в кабинет мужа, потом в ординаторскую, заглянула и в операционную. Ивана Ивановича нигде не было.

— У нас сегодня несчастье случилось, — сказал Хижняк. — Тот маленький хлопчик Юра упал с кровати и ногу сломал. Ненормальная хрупкость костей. Вот Иван Иванович и укладывал его опять в гипс. Оба расстроились, да и мы все расстроились. Ну и сидят, наверно, вместе.

Хижняк довел Ольгу до Юриной палаты, сунулся в дверную щель и, обернувшись, поманил согнутым пальцем. Ольга подошла, тихонько ступая, и тоже посмотрела. Широкая спина Ивана Ивановича, сидевшего у ближней к двери койки, заслоняла больного ребенка, и слышался только тоненький детский голос, слабо перекликавшийся с мужским баском.

— Что это ты, дружище, ходить еще не научился, а ногу сломал?

— Я вот так… двигал ногой в кровати…

— Почему же ты очутился на полу?

Подавшись вперед, Ольга увидела на подушке покрасневшее широконькое лицо с раскосыми глазенками.

— Ну, двигался… испугался и упал.

— Ох, дипломат. — Иван Иванович тихо, по-доброму рассмеялся. — Наверно, тебе кто-нибудь помог упасть. Ну ладно, не хочешь говорить — не надо.

С минуту оба молчали.

— Опять мне нельзя подниматься? — спросил мальчик.

— Да недельки две-три полежишь в гипсе.

— До-олго как!

— Ничего! Все-таки теперь есть надежда, что выздоровеешь и будешь бегать. Обидно, конечно: будто шел ты домой, уже во двор начал входить, да поспешил и у ворот расшибся. Лежишь возле дома, а войти не можешь.

— Правда, я поспешил…

Ольга осторожно отступила. Странное чувство, похожее на ревность, шевельнулось в ее душе. «Скорее здесь у него настоящий дом, — подумала она. — Находит он время для чужого ребенка, сидит с ним, как отец, а о жене забыл, пусть она на кухне с кастрюлями возится, пусть ждет. Даже не позвонил. А вчера его вызвали в больницу ночью: тоже с кем-то плохо стало после операции, и все утро он был как чужой…»

— Едва отдышали, — говорил о чем-то своем Хижняк, шагавший рядом с нею по коридору. — Три дня назад удалили опухоль из мозга приезжему шахтеру, все обошлось хорошо, и вдруг температура, резкое ухудшение общего состояния. Иван Иванович всегда внушает сестрам и санитаркам: «Смотрите, голубушки, хорошенечко за тяжелобольными! Наше дело прооперировать, ваше — вылечить». Ну и стараемся. А сам он переживает и за нас и за пациентов. Вся ответственность ложится на хирурга. Тем более дело здесь новое. Тут чего он не передумает: правильно ли сделал, все ли предусмотрел, не упустил ли чего?..

— Денис Антонович, — сказала Ольга, резко останавливаясь. — А его самого кто будет беречь? То у него операция, то совещание, то лекцию читает… Он сегодня опять не обедал! Об этом ведь тоже надо подумать!

— Обязательно. Да случай-то какой досадный! Сейчас я позову Ивана Ивановича. Есть у нас одна санитарка — золото, а не женщина, но занята сегодня в послеоперационном, там уход за больными тоже как за детьми малыми.

— У вас все получается вкривь и вкось, — сказал Тавров, глянув через плечо Ольги на эскиз декорации, который та делала по просьбе Павы Романовны.

— Как умею, — неохотно ответила Ольга.

— Вас же учили черчению в машиностроительном институте!

Ольга покосилась сердито, но загорелое лицо Таврова, освещенное улыбчивым блеском голубых глаз, было так ясно, что она только вздохнула и, ничего не возразив, снова наклонилась над рисунком.

— Если бы она захотела, то могла бы стать и чертежником, — сказала Пава Романовна, подсаживаясь на ручку кресла, в котором сидела Ольга. — Она умеет выводить всякие шрифты, хотя почерк у нее препротивный!

— Если бы захотела… — тихо повторила Ольга, подчищая резинкой неровно проведенную линию. — Выводить шрифты, имея препротивный почерк, — уже принуждение, — добавила она, откидывая со лба светлую прядку и глядя снизу на Паву Романовну.

— Вы беспокойное дитя. Вы сами не знаете, чего хотите! — ответила та, обнимая ее за плечи и одновременно ласково улыбаясь Таврову.

Ей очень нравился этот молодой инженер. Правда, он не умел говорить комплименты, смущался, когда она подсовывала ему руку для поцелуя, но зато был начитан, смел в спорах, уверен в себе, когда дело касалось его убеждений и работы. А Пава Романовна любила принимать людей незаурядных.

«Чего общего между ними? — гадал он, когда Пава Романовна, словно избалованная кошечка, ласкалась к Ольге. — Одна — пустая, взбалмошная бабенка, а другая умница и, кажется, с большим характером, но почему они ладят?»

— Шахматы? Опять шахматы! — жалобно вскричала Пава Романовна, увидев клетчатый ящичек в руках Таврова. — Клянусь честью, я выброшу их когда-нибудь за окошко!

— Ну что же, сыграем! — говорила обычно Ольга, не обращая внимания на суетню Павы Романовны.