Игорь Петрович улыбнулся. По-доброму, как старый друг, которому о собеседнике известно если не все, то очень многое. Даже такое, о чем порой и жене не говорят.

– Крис, вы любите фантастику?

– Да, конечно, – не задумываясь и не испытывая ни малейшего неудобства или смущения, ответил Орсон.

– Я тоже, – кивнул Игорь Петрович. – Поэтому меня ваше объяснение вполне устраивает. Однако боюсь, что другим оно может прийтись не по душе.

– Ну, это уже их проблема, – улыбнулся Орсон. – Тот, кому не нравится мое объяснение, всегда может предложить свое. Я ничего не имею против. Мой вариант как минимум выходит живым из-под лезвия Оккама. А когда закончится Сезон Катастроф, я смогу написать забойный эн-эф-роман. Что меня напрягает, так это то, что бомжи совершенно не соответствуют Универсальному Критерию Прекрасного. – Квестер с озабоченным видом покачал головой. – Что-то тут определенно не вяжется.

– А почему, собственно, они должны быть как-то связаны? – спросил Игорь Петрович.

– Не знаю, – честно признался Орсон. – Но поскольку все мы тут, похоже, крепко застряли, нам, по-видимому, придется разбираться как с теми, так и с другими. И тут главное – не напортачить. А то ведь может получиться, что мы ударим по одной чаше весов, а другая при этом взлетит высоко вверх.

Биолог двумя ладонями попытался изобразить то, о чем говорил. Вообще-то, эта тема не была ему особенно близка. Он лишь повторял то, что услышал от Осипова. И ему не хотелось затягивать это обсуждение. Чтобы вдруг не ляпнуть какую-нибудь глупость, за которую потом пусть и не придется отвечать, но все равно будет мучительно стыдно. Бомжи ему в принципе были неинтересны. Как вид. Он бы предпочел, чтобы их здесь вовсе не было. Наноботы и киберпауки, по мнению Орсона, являлись куда более значительными и яркими проявлениями аномальности, которыми и следовало заняться вплотную. Но поскольку бомжи все же находились в одной с ними аномальной зоне, из которой к тому же не существовало выхода, просто так списывать их со счетов было нельзя. Однако можно было препоручить их заботам, ну, скажем, того же Камохина. Игорь обеспечивал безопасность группы, а бомжи, как ни крути, представляли собой вполне реальную угрозу. К тому же грязную и вонючую. Неизвестно еще, какую заразу можно от них подцепить. Да особенно-то и выяснять не хотелось.

– А вы не пробовали высушить грязь? – спросил Орсон.

– Нет, – отрицательно качнул головой Кузякин. – А зачем?

– Это может помочь обнаружить некий синтетический пластификатор, который, как мне кажется, присутствует в среде, обжитой наноботами.

– Ну что ж, давайте проверим.

Взяв еще один образец грязи из провала, Игорь Петрович и Орсон направились к дому, чтобы поколдовать с тем минимумом оборудования и реактивов, что имелся в их распоряжении.

– В беседе вы использовали выражение «мне глубоко фиолетово», – напомнил спутнику Кузякин. – Вас не интересует его происхождение?

– Я знаю, как оно появилось в русском языке, – уверенно заявил Орсон.

– Серьезно? – искренне удивился Игорь Петрович. – Может быть, поделитесь информацией?

Самому ему нередко доводилось слышать это выражение, в особенности из уст молодежи. Значение его было совершенно прозрачно. А вот происхождение вызывало недоумение.

– «Глубоко фиолетово» – это не что иное, как перевод названия любимой русским народом английской рок-группы «Deep Purple», – сообщил пораженному Игорю Петровичу англичанин.

Признаться, подобный филологический изыск явился для Кузякина полной неожиданностью. Однако спорить он не стал. Во-первых, у него не было других версий. Во-вторых, гипотеза Орсона являлась глубоко спорной, но все же в красоте ей нельзя было отказать. В-третьих, Игорь Петрович и сам оставался преданным поклонником «Deep Purple». Даже после того, как в любви к этой группе признались далеко не самые достойные люди. Ну, так что же? Группа здесь ни при чем. Гитлер ведь тоже любил Вагнера.

Камохин протянул руку, чтобы помочь Брейгелю забраться в проход, вырубленный в мусорной стене. Ян ухватился за нее, подтянулся и сел на краю прохода, свесив ноги вниз. Отсюда весь Тринадцатый микрорайон был как на ладони. Один стандартный панельный жилой дом, похожий на серый кирпич, поставленный на торец. Уродливый образец примитивного отечественного зодчества. Еще два остова, из которых могли вырасти точно такие же многоэтажные обрубки. И все это охвачено широким полукольцом Великой Мусорной стены. В которой имелся лишь один узкий проход, ставший непроходимым из-за провала. Что там находилось дальше, даже отсюда не было видно.

– Всего-то в сотне километров от Москвы, а как будто на другой планете, – поделился впечатлением Брейгель.

– Нынче и в Москве, как на другой планете, – заметил Камохин.

– Это точно, – кивнул сидевший на корточках возле стены Сергей. Он не слишком уютно себя чувствовал, находясь на высоте, а потому предпочитал лишний раз наружу из прохода не выглядывать. Правда, при мысли о том, что над головой у тебя тонны исторического мусора, тоже становилось не по себе. Но, поскольку не думать Сергей не умел, оставалось только смириться. – Я сам из новой Москвы.

– А со старой что? Говорят, утонула?

– Центр весь затоплен. По улицам лодки плавают. Как в Венеции. А по возвышенностям – болота. Короче, везде сыро.

– Ну, значит, Москва оправдала свое название.

– А что, в Московскую Зону вот так запросто всех пускают?

– Не запросто, но за деньги попасть можно. Есть фирмы, которые туры устраивают. Говорят, от дайверов у них вообще отбоя нет.

– А в Кипешму тебя как занесло?

– Я тут был в командировке. Привез проектные документы для фирмы партнеров… Ну, и застрял, значит… Я ехал в том автобусе, который в грязи утонул.