— Сравнение удачное, но только как сравнение его вряд ли можно применять ко всем, кто у вас работает.

— А я и не применяю его ни к вам, ни к некоторым — заметьте, я говорю «некоторым» — вашим сотрудникам, а только к черной рабочей массе…

— Но рабочая масса, они ведь люди.

— Нет, быдло, быдло! — вскричал Бухольц, изо всех сил ударяя палкой по табурету. — Не смотрите на меня так, я имею право это говорить, я их всех кормлю.

— Это верно, но за эту кормежку они честно трудятся, они ее зарабатывают.

— Да, зарабатывают у меня, это я им даю заработок, они мне ноги должны целовать. Не дал бы я им работы, тогда что бы они делали?

— Нашли бы себе работу в другом месте, — возразил Боровецкий, начиная злиться.

— Они сдохли бы с голоду, пан Боровецкий, как собаки.

Боровецкий уже не спорил, его раздражала глупая спесь Бухольца, который, однако же, среди лодзинских фабрикантов выделялся своим умом и образованностью, а такой простой вещи не понимал.

— Пан президент, я как раз шел к вам с пилюлями, когда явился Аугуст.

— Молчи! Еще целых две минуты. Погоди! — резко остановил Бухольц своего придворного лекаря, который был слегка смущен подобным приемом, однако послушно остановился в нескольких шагах от двери и ждал, обводя испуганным, беспокойным взглядом лицо Бухольца; а тот, хмуро уставясь на старинные серебряные часы, сидел молча.

— Ты, Хаммер, смотри у меня, я тебе плачу, и хорошо плачу, — произнес Бухольц после паузы, все еще глядя на часы.

— Пан президент!

— Тихо, когда Бухольц говорит! — со значением прервал его старик, грозно на него глянув, — Я человек пунктуальный, велели мне принимать пилюли каждый час, я и принимаю каждый час. Вы, пан Боровецкий, наверно, очень здоровый человек, по вас видно.

— Да уж такой здоровый, что, посиди я у вас на фабрике, в печатном цеху, еще два года, не миновать мне чахотки. Доктора меня уже предупреждали.

— Два года! За два года еще можно вон сколько товара напечатать. Давай, Хаммер!

Хаммер благоговейно отсчитал пятнадцать гомеопатических пилюль в протянутую ладонь Бухольца.

— Побыстрее! Денег стоишь ты мне, как хорошая машина, а еле шевелишься, — прошипел Бухольц и проглотил пилюли.

Лакей подал ему на серебряном подносе стакан с водой, чтобы запить лекарство.

— Он назначил мне принимать белый мышьяк, какой-то новый метод лечения. Что ж, посмотрим, посмотрим.

— Я уже замечаю большое улучшение вашего здоровья, пан президент.

— Молчи, Хаммер, тебя никто не спрашивает.

— И давно вы, пан президент, лечитесь мышьяком? — спросил Боровецкий.

— Третий месяц травят меня. Можешь идти, Хаммер! — свысока бросил он.

Доктор поклонился и вышел.

— Терпеливый человек ваш доктор, нервы у него, видно, крепкие! — засмеялся Боровецкий.

— А я их укрепляю деньгами. Я ему хорошо плачу.

— По телефону спрашивают, здесь ли пан Боровецкий. Что ответить? — доложил, стоя в дверях дежурный помощник Бухольца.

— Разрешите, пан президент?

Бухольц небрежно кивнул.

Кароль спустился вниз, в домашнюю контору Бухольца, где стоял телефон.

— Боровецкий слушает. Кто говорит? — спросил он, поднося трубку к уху.

— Это Люция. Я люблю тебя! — донеслись до него отрывистые, приглушенные расстоянием слова.

— Сумасшедшая! — иронически усмехаясь, прошептал он в сторону. — Добрый день!

— Приходи вечером в восемь. Никого не будет. Приходи. Жду. Люблю тебя. Целую. До свидания.

Он и впрямь услышал сквозь треск в трубке чмокающий звук поцелуя.

Телефон умолк.

«Сумасшедшая! Трудно с ней придется, такую пустяками не удовлетворишь», — думал он, поднимаясь наверх; столь оригинальное доказательство любви скорее огорчило его, чем обрадовало.

Бухольц, сидя глубоко в кресле и положив палку на колени, перелистывал толстую, испещренную цифрами брошюру, чтение которой так его увлекло, что он безотчетно прихватывал нижней губою коротко подстриженные усики, что среди фабричных называлось «сосет нос» и было признаком глубочайшей сосредоточенности.

Кипа писем и всяческих бумаг лежала перед ним на низком столике — вся сегодняшняя почта, которую он обычно разбирал сам.

— Помогите мне, пан Боровецкий, рассортировать письма, вот сразу же и замените Кнолля, да, кстати, я хочу вас немного развлечь.

Боровецкий посмотрел на него вопросительно.

— Письмами. Посмотрите, о чем и как мне пишут.

Он засунул брошюру за спину.

— Давай, болван!

Лакей сгреб все бумаги со столика и высыпал ему на колени.