Шрифт:
— Зря ты употребила имя Трескучего.
— Ты ей нужен не ради любви!
297
Ушёл.
Поднялся из Шалаша в Избушку.
Обещал. Переварю новости.
С какой начать?
С той, какой и новостью быть не могла. Он и прежде, оставив в случившемся лишь щель надежды, почти уверил себя в том, что Нина Аркадьевна, усталой вернувшись из деловых странствий, может всего-то на день, пожелала развлечься, тело порадовать, просто, после напряжений всерьёз, позабавиться или даже покуражиться (отсюда — сиреневый купальник, напоминание о чести Алексея Александровича Каренина, в вопросе о нём — никаких экономических интересов, а так, шутка). А он, Куропёлкин, — под боком, свой, раб. И всё. И более ничего. А потому позже госпожа Звонкова о себе не напоминала. Других хлопот хватало.
Можно было, правда, предположить, что Нина Аркадьевна, на всякий случай, наградила Куропёлкина наживкой в уповании на то, что при совершении её подсобным рабочим Подвига он и ей добудет выгоды.
А не добудет или даже сгинет — его дело. Подыщем других.
Тут и переваривать нечего было. Всё было ясно. Просто следовало держать эпизод в голове. И продолжать жить. Возможно, и сожалея о чём-то важном.
Иные же новости Шалаша вынудили Куропёлкина засомневаться.
Что за чудо такое? Стоит ему дотронуться до кого-то и нате вам — тут же всё беременеют. Ну, не все, а хотя бы Вера с Соней. И он виноват. Виноват ещё и в падении уровня нравственности.
Ну ладно Вера и Соня. С ними — мало ли что? Неизвестно, какие клетки в воздухе поместья порхают, балуются и желают совокуплений. Однако горничная Дуняша чмокала его в щеку и Нина Аркадьевна Звонкова… И в них (и для них) не возникло непредвиденных последствий… Но с Баборыбой-то — что? Учёные люди, профессор Удочкин в частности, уверили его в том, что организм Баборыбы ежеминутно будет находиться под контролем. Ну, насчёт «ежеминутно» наверняка было проявлено пустословие, даже синоптики не каждую минуту учиняют погоде проверки. Но были обещаны Куропёлкину угощения Баборыбы какими-то особенными таблетками, мол, они отменят необходимость прибегать к известным аптекарским средствам. Тем более что те стали неприятно дорогими. Конечно, учёные люди могли халтурить и врать, зная, кто на самом деле Баборыба. Но романтический исследователь живности речных вод профессор Удочкин мог всё же верить в странности природы и надеяться на то, что вот-вот он обнаружит в этих странностях нечто новое и удивительное. Способное потрясти научный мир. Во всяком случае, обязан был прикладывать приборы к брюху Баборыбы. И ощупывать его пальцами. Так представлялось Куропёлкину. И ощупывал, и прикладывал.
Куропёлкин, естественно, мог допустить факт беременности Людмилы Афанасьевны Мезенцевой. Но поверить в то, что он виновник будущих неудобств женщины, не желал. В случаях посещения Шалаша он был аккуратен. К тому же в последний месяц кавалером Баборыбы оказался господин Трескучий.
И надо было срочно вызнать правду. Чтобы в который раз не попасть в дураки.
298
Кое-какую определённость можно было выцарапать из Селиванова. Хотя, если бы тот согласился стать бытовым просветителем, ещё неизвестно, какого рода сведения и зачем он пожелал бы Куропёлкину выдать.
Но явился Селиванов вроде бы доброжелателем.
— Ну что, Евгений Макарович, ваша Баборыба и впрямь залетела. Но разочарую или обрадую вас. Её плод, или зародыш плода, — не от вас.
— А от кого?
— Попробуем выяснить, — сказал Селиванов.
— В моей подсказке вы не нуждаетесь? — спросил Куропёлкин.
— Нет, — сказал Селиванов. — Тем более что подсказка ваша нам известна. Но необходимы точные измерения последствий совершённого акта и намерений произвёдших его.
— То есть смысл действий Трескучего и Баборыбы вами пока не разгадан?
— Не только их.
— А ещё-то кого? — удивился Куропёлкин.
— А ещё, Евгений Макарович, и блистательной госпожи Звонковой.
— А они не с вами?
— К сожалению, от них можно ожидать подвохов. При этом они явно рассчитывают на искусные воздействия на вас.
— Вас это напрягает? — спросил Куропёлкин.
— Напрягает. В особенности в предкушении вашего нового путешествия.
— Какого ещё?
— Вот тебе раз! Вы что, забыли о карте, которую я показывал вам недавно?
— С маршрутом Чкалова, что ли?
— Типа того… Ну и что вы решили?
— Никаких новых путешествий!
— Вы спешите с решением. Кстати, если ваше новое путешествие прошло бы с успехом, вы были бы среди прочего вознаграждены сертификатами на владение земельных (условно говоря — земельных, Селиванов рассмеялся) участков на Венере, на Марсе, на кольцах Сатурна, где пожелаете.
— Нет, — твёрдо сказал Куропёлкин, — отбуду срок каторги здесь и — в Сапожок Рязанской губернии.
— Какой такой Сапожок? — слова из Селиванова выползли с трудом.
— Посёлок какой-то. Проезжал как-то по железной дороге, увидел название станции и решил: вот где надо жить — в Сапожке.
На самом деле Куропёлкин не собирался жить ни в каком Сапожке, и с чего он заявил о нём сейчас, понять не мог. Но почувствовал, что слова его ошарашили Селиванова и тот будто бы свалился в яму для ловли медведя и не сразу смог из неё выбраться.
Вариант Сапожка Рязанской губернии не был, видимо, исследован и обговорен.
И всё же Селиванов выбрался из ямы. Отдышался.