Шрифт:
29 февраля 1988 г. Год - високосный
Получил письмо от своих стариков... Вот сижу, читаю... и заплакал... мама там сделала приписку своей рукой. Это невыносимо. Боже! Боже! Мне 40 лет! Что? Что? Ну хоть немножечко, что я мог сделать для нее... за всю мою долгую, долгую жизнь. Хочу переписать сюда ее слова: «Дорогие мои детки, Ваши письма придают мне бодрость и радость. Я Вами горжуся. Бывайте всегда здоровы. Целую Вас крепко. Любящая Вас мама». Вот и плачу один, сижу на кухне, курю, плачу...
Нет! Все бессмысленно, ничего не сумею. Папа пишет, что купили 3-й номер «Театральной жизни». Читают, перечитывают!
Что же тут царапать слова, что же тут... Мама этого не знает, не слышит... да и — что слова.
Дальше... прошел прогон. Т. е. сдача на коллектив так называемая. Очень хорошо играли 1-й акт. 2-й — плохо.
Да я его и не чистил, не было времени. Завтра буду чистить.
Да, конечно, многого не могу, не умею, но вот за что отвечаю: с артистами сделано много(не могу же я сказать — все). Потом — производственное. Говорили разные слова. В общем хвалили. Печально, что главного почти никто не понял (и это коллеги-профессионалы!). То, что они играли не такхорошо, а так...ну, вот так. Неужели и правда нужно немного «обманывать артистов» (А.В. Эфрос)? Наверное... наверное... Ну вот... вот. Катастрофы нет. Я боялся катастрофы. Нет. Нормально. Утром съел яичницу (8 утра), ушел... и вспомнил, что больше ничего не ел, в 5 вечера. Но есть уже не хотел. Поел только сейчас, дома... Уже половина девятого вечера. Сижу на кухне, пробовал дозвониться Танюше в Москву. Нет ее в номере, позвоню позднее. Завтра она вылетает в Прагу.
Все, все...
Завтра — собрать последние силы и провести репетицию 2-го акта!!! Кровь из носу...
I марта 1988 г.
Трудно поверить, но это так! Премьера состоялась вчера, 5 марта (35 лет со дня смерти Сталина — ирония случая). Играли очень хорошо. Принимался спектакль прекрасно. Что-то во мне... успокоилось. Тьфу, тьфу, тьфу... Неужели? Неужели позади?.. Боже, как хорошо! Как легко... 3-го сдача была просто ужасной, провальной. На худсовете несли чушь, но к этому я потихоньку привык... Сам был расстроен дико. Просто дико расстроен. А вчера... был спектакль! Уф! С премьерой!
Банкет тоже был хороший. Веселый, нежный, дружный.
6 марта 1988 г.
Танюша прилетела из Праги 8-го рано утром. Я встретил в аэропорту... Переполнена впечатлениями, очень рада, что поехала, не сглупила, а то ведь не хотела...
8-го пришли вечером «последние» друзья, Юрка с Надюшей, Сережа с Аллой... (у Е.И. тяжелые дни — запись на ТВ и проч.). Так вот и посидели тесным кружком, отметили мой 41-й год! Возраст чувствовать я перестал. Уже никакой разницы — что 39, что 40, что 41.
Потом еще напишу о настроении. Оно разное. Непросто все. Сейчас Таня позвонила, надо встретить (у нее сегодня «Вирджиния»).
10 марта 1988 г.
Так вот о настроении. Самое что ни на есть человеческое... и радость, и счастье, и грусть, и какая-то тоска на сердце, даже тяжесть... даже тревога... Жили мы до сих пор как-то уравновешенно — стабильно... со своими печалями и радостями, с затаенными желаниями, которые не очень и вылезали на первый план в привычном течении жизни. Особенно трудно давались в последние годы частые разлуки, мои отъезды на сессию и проч. С трудом выдерживали по месяцу разлуки...
Об отъезде из Омска если и думали, то где-то вдалеке, в тумане... И вот этот туман стал сегодняшним днем. Театр меняется на глазах. По всему видно — заканчивается огромный отрезок жизни, связанный с этим театром. Кто знает, может быть, самый-самый... Да что там! Что бы там ни было, но такогоуж конечно не будет. Уходит, уходит безвозвратно нечто неповторимое. А вместе с тем и молодость и многое, многое, многое... А впереди такая разлука, о которой еще год назад мы и подумать-то не могли. Завтра улетаю в Москву к А.А., и, может быть, увидимся только через 4,5 месяца. Даже представить тяжело. Что потом? Вопросы, вопросы... С 15 марта начинается двухгодичная стажировка у Васильева. Документы уже готовы, уже в Москве. Строить какие-то планы сейчас практически невозможно. Все покажет время. Ясно, что мы на пороге крупных перемен в нашем житье-бытье.
Поменять квартиру на Москву? Иллюзия... или чудо. Что ж, будем надеяться на чудо.
Впрочем, раз решили не загадывать — не будем. Как-то все устроится... Как-то будет...
Был разговор с Феликсом «по душам», из которого я понял, что он здесь ненадолго. И вообще он казался мне другим раньше. Более решительным, более напористым, неизрасходованным, способным взвалить на себя бренные остатки омской славы, чтобы встряхнуть и, отсыпав лишнее, идти дальше. Нет. Кажется, у него и не было такого желания. Да и наш театр, думаю, он не любит (не сможет полюбить), может быть, от ощущения, что не по плечу. В разговоре со мной он и говорил о театре как-то язвительно, уничижительно... «Я только продлю агонию... а зачем?» и т. д. Теперь мой уход на стажировку выставляет как причину своего бегства, вот, мол, меня все бросили и проч. Потом вдруг стал чего-то бормотать, мол, я должен стать главным, у него, мол, такие планы на меня, и вообще с моим отъездом ему не с кем даже всерьез поговорить и проч.
Рассказал ему все как есть... Да и нечего мне таить ни перед ним, ни перед театром. Работал честно, много лет, свои обязательства перед театром, перед коллективом выполнил до конца. Теперь отказаться от возможности работать с Васильевым — глупо, абсурдно, если есть еще хоть капля желания творчества и подлинной работы... За это тоже дорого приходится платить — потерей стабильности, прочности, гарантированности жизни... Мне исполнился 41 год, есть еще желание сыграть... попробовать.
Ладно... ладно... делайте ставки, господа. Буду собираться.