Шрифт:
Развитие культуры, общества есть непрерывная дифференциация и интеграция(разделение труда, расчленение и противопоставление различно направленных функций культурного творчества).
Изначальным единством, в котором совпадают все функции культуры, является миф: он есть одновременно знание о мире, о добре и зле, история, художественное творчество и, наконец, религия.Из мифа выделяются различные функции духа. Но их общий корень всегда сохраняется.
Каждая культура имеет свой миф, свой «символ веры», который выражает начало и конец всякого культурного целого.
«Символ» как раз означает соединение, совмещение противоположностей, притом такое, которое в своем конкретном многообразии не может быть выражено в точных рациональных понятиях, диалектика этих понятий убегает в бесконечность.
24 июля 1987 г.
Прилетели сюда 31-го. В Ростове жара невыносимая. Долго не могли привыкнуть к Минску (после Риги), но в последние дни чувствовали себя уже хорошо.
Теперь, на расстоянии, город видится красивым и даже очень. А после посещения ростовских магазинов и того прелестнее.
В последние дни гастролей в Минске был Юрка Кузнецов. «Пообщались» с ним достаточно весело. В общем —
последние дни есть последние. Вместе с ним был также Гребенщиков Юрий Сергеевич, только что приехавший из зарубежей с «Серсо». Немного порассказывал о триумфах и успехах нашего дорогого А.А.
Вчера я говорил с ним по телефону (звонил Игорю, он взял трубку). Говорит, ждет играть спектакль. Вызывает нас, кажется, 21 сентября на сессию, а госы — 6 октября.
3 августа 1987 г. Ростов
Труднее всего для меня сосредоточитьсяна работе, отбросить все, сосредоточиться... Для разбега начинаю писать здесь...
Без даты
Вчера приехали с Танюшей из Перевальска от моих стариков. А перед этим были в Ялте (с 5 по 28 августа). Отдохнули там замечательно. Несколько дней я не мог переключиться на праздность, на отдых. Кажется, совсем разучился это делать. Все что-то сосет внутри, зудит, и просто чувствую, как бездарно уходит время. Лежать на пляже (просто лежать) — мука. Такое ощущение, что совершаю нечто преступное. Ну, потом ничего, «втянулся» в это самое ничегонеделание...
Как же?! Сосредоточиться?! Вот только начал вчераписать, пошла суета, пришел кто-то, пошел куда-то — день прошел. Ужасно!
Так... про что я там писал-то — про море. Да, море... хорошо... здорово... отдыхали, плавали, разговаривали. Ладно, ну его к черту, море.
С трудом достали билеты на поезд (в плацкартный вагон). Ехали ужасно. У Тани был приступ прямо в поезде. Тяжело вспоминать. Слава богу, за час до приезда отпустило. Встречали мама и папа. Мама с цветами... миленькая моя, папа с орденом... У меня сердце сжалось.
В Донбассе было холодно, а у нас ничего теплого с собой... В основном дома сидели. Папа взял отпуск в эти дни и был с нами. Готовились к нашему приезду, дорогие мои, белили квартиру. Дома чистенько, уютно.
Все равно у меня какое-то чувство вины перед ними... Не знаю, почему. Не знаю, что нужно сделать и как, просто под сердцем боль, и знаю, что виноват и надо что-то сделать для них, успокоить, одарить радостью, хоть какой-то, и чтобы это я сделал для них. Не знаю, не знаю... тяжело на сердце... А вместо этого еще и раздражаешься иной раз, что-то такое фыркнешь, не так, мол, это делается или что-то в этом роде... И тут же сам себя ловишь на глупости, гадости. Ну что? Ну так, не так — какая разница.
Определенная мука — неумение писать,то есть передать на бумаге свои чувства. Вот ведь искренне желаю сделать это, цель поставил себе, пыхчу — пробую писать, обдумывая слово, фразу, — пробую наоборот — «от руки», импульсивно писать — ни черта!
Перечитываю — ничего подобного! То есть близко нет! Ни моих мамы, папы, ни меня, старого идиота, рядом с ними, ни Тани, измученной приступом, с астрами красно-белыми в синем «Москвиче» (шофер из папиной колонны), ни нашего дома с неумело побеленными потолками, мягкими дорожками, печкой, иконой... и уже тем более, уже совершенно ничегошеньки от того, что творится во мне, в моей душе всю дорогу, в том проклятом поезде, всю неделю дома, ночи, дни, на автовокзале. Вот так — безграмотно (в профессиональном отношении) мы ставими играем свои спектакли.
Горит просто ощущение это вот в груди. Точно! Вот так и играем. Рас-ска-зы-ва-ем косноязычнымязыком чувств убогие истории.
В Ялте много общались с Колей Сорокиным из ростовского театра (он там еще и парторг — Николай Евгеньевич). Волосы дыбом от его рассказов о славной ростовской Академии. Боже, какая чушь! Сейчас «доели» своего очередного главного — Малышева. Нет никого из режиссеров. Он меня зондировал на предмет работы. Не дал никаких резких отклонений этой идее, но постарался отвести тему разговора на будущее. Бессмысленно сейчас что-то строить и фантазировать, но и отрезать эту идею окончательно тоже неразумно. Поживем — увидим.