— Что-то не так, Ронхул? Тебе не нравится, когда кричат? Но если я не буду кричать, эти дурни, мои слуги, не поймут, что им следует поторопиться…

— Все в порядке, — я очень старался быть вежливым. — Мне очень нравится, когда кричат. Так что ори, сколько влезет, если надо. Просто я удивился: у тебя такой сильный голос!

— О, это еще что! — гордо сообщила Альвианта. — Знал бы ты, как я пою, когда много выпью! Стены дрожат!

— Не сомневаюсь, — согласился я.

— И правильно делаешь, — кокетливо улыбнулась она. И снова принялась колотить в ворота, сопровождая эти физические упражнения холодящими кровь воплями.

Ворота наконец открылись с таким надрывным скрипом, что я чуть не прослезился. На нас уставилось несколько взъерошенных субъектов. Они сонно ухмылялись, толкая друг друга в бока, и пялились на меня с неподдельным любопытством.

— Чего скалитесь? — грозно спросила Альвианта. — Вот проиграю вас в кости заезжему альганцу, сразу узнаете, что такое настоящее веселье!

Слуги тут же стали смертельно серьезными, на их чумазых физиономиях появилось выражение неподдельного испуга.

— Боятся альганцев? — весело спросил я.

— Да кого они только не боятся! — отмахнулась она. Потом широко улыбнулась и доверительно сообщила: — Впрочем, для нашей дворни нет ничего страшнее альганцев: у них же там в каждом дворе цакка стоит! А у нас, в Эльройн-Макте, это считается дурным тоном.

— Я столько раз слышал это слово, но так и не понял, что это такое? — оживился я.

— Что — цакка? Да ничего особенного, такая специальная кормушка для домашней птицы и заодно колодка для непокорных слуг. Эти болваны, хурмангара, почти не чувствуют боли, так что лупить их можно от рассвета до заката — они и не почешутся. А вот когда питуп клюет их в зад, их пронимает.

— Понял! — обрадовался я. — Так я ее видел! В замке Таонкрахта я спал в комнате, под окном которой как раз стояла эта дрянь. И каждое утро на рассвете меня будили вопли очередного бедняги.

— С чем тебя и поздравляю, — расхохоталась она. — Не очень-то вежливо с его стороны — поселить гостя в такой комнате. Ну да что с него взять — альганец, он и есть альганец!.. Ладно, Ронхул, что это мы все о ерунде говорим? Пошли в дом. Не знаю, как ты, а я есть хочу.

У меня не было никаких возражений против такой программы действий, и я мужественно нырнул вслед за ней в темноту замковых коридоров.

Зал, куда привела меня Альвианта, был гораздо больше таонкрахтовского — просто стадион какой-то! — но куда скромнее. Эти древние стены явно нуждались в косметическом ремонте. Древний пол и древний потолок — тем более. Впрочем, среди этих исторических достопримечательностей обнаружился небольшой оазис. В дальнем углу зала был постелен неземной красоты ковер, окруженный напольными вазами, в которых стояли живые цветы вперемешку с искусственными. Некоторые экземпляры показались мне настоящими шедеврами ювелирного мастерства, а другие были похожи на неумелые детские самоделки. В центре ковра стоял небольшой изящный столик, у столика приютились уютные кресла, не такие помпезные, как в гостиной Таонкрахта, зато куда более удобные, в чем я немедленно убедился, разместив в одном собственную задницу.

Альвианта села напротив и испытующе заглянула мне в глаза. Она молчала целую минуту, потом прикоснулась к моей руке и заговорила хрипловатым взволнованным шепотом — таким голосом женщины обычно говорят о любви. Впрочем, ее вопрос действительно имел самое непосредственное отношение к любви:

— Ты любишь солено-квашеную умалу, Ронхул? По-улльски, с салом?

Я не выдержал и рассмеялся — от неожиданности.

— Не знаю, — сквозь смех выговорил я. — Никогда ее не пробовал.

— Сейчас попробуешь, — проворковала она. И тут же пронзительно завопила: — Мама, сколько можно возиться?! Мы уже полчаса сидим за пустым столом! Мне перед гостем неловко!

— Так уж и полчаса! Вот выдумщица…

В дальней стене зала бесшумно отворилась маленькая дверца, и оттуда вынырнула самая настоящая старая ведьма: спутанные седые кудри, заостренный профиль хищной птицы, темный балахон, ветхий, но украшенный изумительной вышивкой. Вот только глаза у старухи были совсем не ведьмовские: тусклые усталые глаза пожилой женщины — печальное, в сущности, зрелище.

Она принесла объемистый бочонок, с явным усилием поставила свою ношу в центре стола, окинула меня равнодушным, но заведомо неодобрительным взглядом и обреченно спросила:

— Чего еще подать-то?

— И ты еще спрашиваешь! — возмутилась Альвианта. — А блюдо? А вилки? Я же не одна за столом, чтобы руками есть! А кубки? А хомайское вино? Только не говори, что все выпито: вчера вечером я сама спускалась в погреб. Там стояло несколько кувшинов, из тех, что в прошлом году привозили бунабские купцы… И где хлеб, фрукты и сласти? Ты же видела, что у нас гость!

— Вот уж воистину великое событие! — пробурчала старуха, выходя из комнаты.

— И что с ней делать?! — Альвианта комично приподняла брови. — Не убивать же, в самом деле… Все-таки мама!