Кот съежился; я видела, что он оценивает ситуацию. Джона не верил своим ушам: неужели люди и вправду обращаются к этому недоразумению в манеже со словами «Какая красавица!» и «Ну разве она не прелесть?»?

Это он красавец. Это он прелесть! Прищурившись, Джона презрительно изучал своих подданных. Наверное, они сошли с ума. Как они могли забыть, что в этом доме он единственный, кем можно так восхищаться?!

Впервые в жизни у Джоны появился соперник. Но он знал, как с этим бороться. Короткий бой, и мармеладный мишка будет сброшен с трона! Подобравшись и прижав уши, Джона приготовился к броску. Роб и Шантель заметно напряглись – родительские инстинкты кричали, что ребенку грозит опасность.

– Джона, нет! – воскликнула я, хватая кота и запирая его в прачечной.

Мы продолжили любоваться малышкой, считать крохотные пальчики и поглаживать темные завитки на макушке, когда вдруг услышали ужасный звук, медленный и нарастающий, словно сирена воздушной тревоги. Джона плакал.

– Он должен привыкнуть к Энни, – сказа Роб, не в силах больше выносить эту пытку. – Давайте его выпустим.

Открыв дверь «тюрьмы», я посадила Джону на его любимую когтеточку, где он всегда чувствовал себя в безопасности и откуда мог наблюдать за своим королевством. Чтобы как-то развлечь кота, я дала ему несколько цветочных ленточек.

Бесполезно. Джона принял обычную царственную позу, но не сводил глаз с малышки.

Мы болтали о ботиночках и детском питании, а кот тем временем решил привести себя в порядок. Лапы, подушечки, шерсть между подушечками. Уши спереди, уши сзади, шерсть между ушами. Не пропустил ни сантиметра. Задрав ногу, Джона притворялся, что ему нет дела до происходящего в гостиной. Но мозг его при этом напряженно работал.

Лидия как раз принесла тарелку с печеньем, когда кто-то пулей пронесся мимо и выбил блюдо у нее из рук. Это птицы? Это самолет? Нет, это супер-Джона с оранжевой ленточкой в зубах!

– Ё-моё! – воскликнула Лидия, оглядывая рассыпавшуюся по ковру выпечку. Да, именно так она ругалась. И это еще самое грубое выражение!

Остальные с открытым ртом наблюдали, как Джона неуклюже приземлился прямо на печенье в полуметре от манежа.

– Ну хватит, Джона! – рявкнула я. – Ты возвращаешься в прачечную.

– Подождите-ка, – остановила меня Лидия. – Думаю, у него есть план.

Раздраженно вздохнув, я отошла. Сжимая ленточку, Джона осторожно крался к спящей Энни. Подобравшись к стенке манежа, он начал принюхиваться; уши у него стояли торчком и слегка подрагивали. Подняв лапу, кот легонько похлопал по сетке рядом с головой малышки. А затем, к моему великому удивлению, отступил и отвесил изящный поклон. Опустив голову, он аккуратно положил оранжевую ленточку возле манежа и отошел.

– Видишь? Это подарок, – прошептала Лидия. – Он принес Энни подарок.

Наш кот и наша дочь. Два существа, которые всегда идут своей дорогой. И не устают удивлять меня сложностью натуры и готовностью любить.

Что касается принятия Энни, Джона старался изо всех сил. Но с одержимостью манежем он ничего поделать не мог. Стоило мне спрятать его в другую комнату, как под дверью тут же устраивали громкую кошачью демонстрацию. Джона пользовался любой возможностью, чтобы протиснуться к манежу, забраться внутрь или поваляться на крыше, если тот был закрыт. Он терся о сетчатые стены и трогал лапами блестящие ножки, любуясь ими, как произведениями искусства.

Пока Джона привыкал уступать место в центре семейной вселенной ребенку (хотя бы в те дни, когда Энни привозили к нам в гости), на горизонте замаячила следующая проблема.

Однажды утром, совершая обход владений, кот заглянул в комнату маркиза де Сада – и увидел Филиппа, укладывавшего чемодан. Джона ненавидел чемоданы. Для него они символизировали расставание. Даже сумка с вещами на одну ночь становилась причиной панической беготни туда-сюда по лестнице, отказом выпускать кого-либо из домашних из виду и, конечно, настойчивым – и довольно неблагозвучным! – мяуканьем на одной противной ноте. Шоколадные уши Джоны встали торчком, едва он заметил темно-зеленый чемодан – самый большой из всех, что у нас были. Мы пользовались им так редко, что бо льшую часть времени он лежал на чердаке и покрывался паутиной. Но Филиппу предстояло провести шесть недель в США на курсах повышения квалификации при Стэнфордском университете.

Будучи невозможным педантом в том, что касалось дорожных сборов, муж аккуратно укладывал тщательно сложенные рубашки и нижнее белье. Наблюдая за тем, как он упаковывает начищенные туфли в специальные чехлы, я в который раз удивилась, как мы умудряемся уживаться, не говоря уже о том, чтобы до сих пор состоять в браке. Но Джона не собирался спокойно смотреть на сборы. Вместо этого он прыгнул прямо в чемодан и жалобно заглянул в глаза Филиппу.

– Прости, Пушистик, – сказал тот, вынимая кота. – Но я не могу взять тебя с собой.

Едва лапы Джоны коснулись ковра, как он запрыгнул обратно. Это повторялось снова, и снова, и снова, пока Филипп не выгнал кота из комнаты. Под дверью тут же показались две лапы и любопытный нос.

К дому подъехало такси. Филипп закрыл чемодан и пошел к выходу. Джона вцепился в сумку, явно вознамерившись намертво к ней прилипнуть. Муж взял его на руки, поцеловал в пушистый лоб и заверил, что скоро вернется. Филипп держал кота на уровне лица, а тот вытянул лапу и прижал ее к груди хозяина, как будто оставил отпечаток на его сердце.