А здешняя зима. Страшный холод. Трещины и щели в этих обветшавших зданиях. Ветры сверху до низу пронизывают дом. Послушники мерзнут без топлива, спят на соломе, не могут даже ободрить, утешить друг друга, так как воспрещена всякая беседа, и они почти не знакомы между собой.

Подумайте, что никогда не услышат несчастные ласкового слова, слова облегчения и подкрепления. Работа с зари до ночи, и никто не поблагодарит их за усердие, никто не выразит ревностному труженику своего одобрения.

Заметьте также, что летом для уборки жатвы иногда нанимают рабочих из окрестных деревень, и они отдыхают, когда солнце палит нивы. Садятся в тени скирд, в рубашках, пьют, утоляя жажду, едят… А послушник смотрит на них и продолжает работать в своей тяжелой одежде, ничего не пьет и не ест. Поверьте, лишь закаленные души в состоянии вынести такую жизнь!

— Но не бывает разве дней смягчения, мгновений, когда ослабляется устав? — спросил Дюрталь.

— Никогда. Другие ордена, тоже славящиеся своею суровостью — укажу, например, кармелитов — допускают хотя бы час отдохновения, когда разрешается смеяться и говорить. Но здесь братия обречена на вечное молчание.

— Даже, когда собираются в трапезной?

— Тогда вслух читаются поучения Кассиана, Аествица святого Иоанна, жития отцов-пустынников или иные назидательные книги.

— А по воскресеньям?

— В воскресенье встают часом раньше. И это излюбленный их день, — они слушают все службы и могут проводить все время в храме.

— Да, их уничижение и самоотречение достигают здесь сверхчеловеческих ступеней! — воскликнул Дюрталь. — Но, скажите, получают ли они достаточно обильную пищу, чтобы выдерживать изнурительные полевые работы?

Брюно усмехнулся.

— Преисправно питаются овощами хуже тех, которые нам подают, а под видом вина употребляют приторный и кислый напиток, в котором оседает чуть не полстакана гущи. Он выдается им в размере четверти или половины литра, но в случае жажды им дозволено разбавлять его водой.

— А сколько раз положена еда?

— Не одинаково. От 14 сентября до Великого Поста едят всего раз в день, в половине третьего, а в течение Великого Поста трапеза отсрочивается до четырех. Ци-стерцианский пост менее суров с Пасхи до 14 сентября, и обедают тогда в половине двенадцатого, а вечером, по желанию, разрешается еще легкая закуска.

— Ужасно! Работать — и целые месяцы питаться лишь после полудня, пробыв на ногах с двух часов ночи.

— Иногда, по необходимости, устав расширяется, и иноку не отказывают в куске хлеба, если он упадет от слабости.

И Брюно задумчивым тоном продолжал:

— Надлежало бы, в сущности, еще более ослабить тиски правил, которые в вопросе питания становятся истинным камнем преткновения для вербовки траппистов. Принуждены бежать из их пустыни все те, кто не может, по слабости телесной, примириться с этими порядками, хотя бы их душа и находила здесь усладу [62] .

— А отцы ведут ту же жизнь, что и послушники?

— Вполне. Они подают пример. Для всех одинаковая пища, все спят в общей спальне на одинаковых постелях. Царит совершенное равенство. Единственное преимущество отцов — в богослужебном пении и более частом приобщении Святых Тайн.

— Между послушниками мне особенно любопытны двое: высокий белокурый юноша с заостренной бородой и весь сгорбленный, глубокий старец.

— Юноша — брат Анаклет. Он — истинная скала молитв, один из драгоценнейших новичков, которыми одарили небеса наше аббатство. Престарелый Симеон — дитя траппистов, питомец одного из сиротских домов ордена. Душа его необычна, он истинный святой, который еще при жизни слился с Богом. Мы побеседуем о нем подробнее в другой раз, а теперь пора идти. Близится час секст.

Примите четки, которые я решаюсь вам предложить. Позвольте мне привесить медаль святого Бенедикта. — И он вручил Дюрталю небольшие деревянные четки с причудливым медальоном, на котором были выгравированы кабалистические письмена — талисман святого Бенедикта.

— Известно вам значение этих знаков?

— Да, я читал о них в брошюре дома Геранже.

— Отлично. Кстати, когда вы причащаетесь?

— Завтра.

— Завтра? Не может быть!

— Почему?

— Завтра будет одна только обедня — в пять часов и, по обычаю, во время нее не предлагают Святых Тайн одному. Отец Бенедикт, который всегда служит раннюю обедню, уехал сегодня утром и вернется не ранее двух дней. Очевидно, вы заблуждаетесь.

— Да, но приор ясно объявил мне, что я причащусь завтра! — воскликнул Дюрталь. — Скажите, все отцы здесь одновременно и священники?

— Нет. Священническим саном облечены отец игумен, который сейчас болеет, приор, который совершит завтра в пять часов священнодействие, отец Бенедикт, о котором я вам говорил, и еще один, которого вы не видели, так как он сейчас в отъезде.

— Но, знаете, если это возможно, то я также вкусил бы завтра Святых Даров. Но если не все они посвящены, чем же разнятся простые послушники от отцов, не возведенных в священство?