Католики не могутъ намъ помочь въ этомъ дл. Они встртили книгу Ренана съ обыкновеннымъ въ такихъ случаяхъ слпымъ фанатизмомъ. Тотъ же чистосердечный и блестящій умомъ Гратри, изъ котораго мы привели выписку, говорящую отчасти въ пользу Ренана, въ другихъ мстахъ объявляетъ и старается доказать, что Vie de J'esus «основана не только на атеизм, но на отрицаніи разума, что она есть лучшій плодъ, завершенное, классическое, окончательное произведеніе софистической школы, самой странной, самой слпой и наиболе достойной сожалнія, какая тольгсо упоминается въ исторіи человческой мысли» [4] . (Тутъ разумется школа Гегеля).

Невольно приходитъ на умъ поговорка: кто слишкомъ много доказываетъ, ничего не доказываетъ. Когда порицаніе доходитъ до такой крайней степени, оно теряетъ всякую силу, потому что слишкомъ ясна его несправедливость. А главное — оно намъ безполезно; оно лишаетъ порицаемую книгу всякаго человческаго смысла, длаетъ изъ нея невозможное чудище, а потому не можетъ руководить насъ даже въ пониманіи ея темныхъ, дурныхъ сторонъ.

Настоящую свою критику Ренанъ нашелъ у протестантовъ, притомъ не у какихъ-нибудь отсталыхъ лютеранъ, а у самыхъ передовыхъ протестантовъ, доходящихъ до грани вольнодумства, или даже перешедшихъ эту грань. Они вполн цнятъ достоинства Ренана, значеніе того поворота, который онъ произвелъ въ пріемахъ исторіи, составлявшей его предметъ; но ихъ поразилъ у него нкоторый существенный порокъ, именно, недостатокъ чистаго вкуса и чистаго нравственнаго чувства. Такъ, Карлъ Шварцъ указываетъ у него погоню на «рзкими контрастами, совершенно напоминающими поэзію новйшихъ французскихъ романтиковъ, послднія произведенія Виктора Гюго»; но, сверхъ того, «повсюду проглядывающую нравственную распущенность, тоже новйшаго парижскаго времени». «Онъ думаетъ», продолжаетъ Шварцъ, «что вс великія дла длаются только посредствомъ народа, что для дйствія на народъ нужно отдаваться его идеямъ, нужно брать его, какъ онъ есть, со всми его иллюзіями». «Ренанъ особенно любитъ украшенія, угождающія вкусу читателей и читательницъ романовъ. Сюда мтятъ романическіе намеки въ отношеніи къ Маріи Магдалин, къ жен Пилата, увидвшей въ окно чарующій образъ юнаго галилеянина» и пр. Нельзя не согласиться съ Шварцомъ, что во всемъ подобномъ, дйствительно, слышно вяніе «новйшаго парижскаго духа съ его нравственною гнилью» [5] .

Разумется, намъ нельзя здсь вдаваться въ обширныя выдержки и разъясненія. Приведемъ лишь, ради подтвержденія, еще огзывъ Шерера, глубокаго и тонкаго писателя. Онъ осыпаетъ похвалами Vie de J'esus, но въ заключеніе говоритъ:

«Несравненное величіе религіи Христа состоитъ именно въ томъ, что, будучи религіею абсолютно нравственною, она не связана ни съ какимъ условіемъ времени или національности. Что принесла она въ міръ? Она принесла нкоторый идеалъ жизни, понятіе святости, понятіе, уже знакомое людямъ Ветхаго Завта, но которое еще боле возвысилъ и въ то же время смягчилъ сынъ Маріи, которое Онъ, какъ-бы сказать, пропиталъ слезами и нжностію, такъ что оно съ тхъ поръ навсегда завладло совстью людей».

«Вотъ въ чемъ духъ ученія и миссіи Іисуса, вотъ область идей, въ которой нужно установить свою мысль, если желаемъ точно опредлить характеръ христіанства. Между тмъ, Ренанъ сталъ на иную точку зрнія, на точку художника. Вмсто того, чтобы смотрть на Евангеліе со стороны нашихъ нравственныхъ инстинктовъ, онъ искалъ въ немъ преимущественно великаго, прекраснаго, я готовъ былъ сказать — красиваго (буквально joli — хорошенькаго). Онъ приложилъ къ жизни Іисуса чисто эстетическія категоріи. Онъ имлъ на это право, безъ сомннія. Первая свобода автора есть свобода длать лишь то, что онъ хочетъ длать. Вообще, мы невидимъ причины, почему бы человкъ свтскій и художникъ не имлъ тоже права сказать намъ, какою онъ находитъ религію, разсматриваемую съ вншней стороны. Но нужно признать, однако же, что дйствительно понимаются вещи только когда мы ихъ оцниваемъ по ихъ собственной природ, а люди, когда мы отдаемся ихъ генію, — и даже, что настоящее художество есть художество, которое во всякомъ предмет сообразуетъ свой тонъ, свой рисунокъ, свой стиль съ характеромъ воспроизводимыхъ имъ фактовъ» [6] .

Вотъ жестокій приговоръ, отъ котораго никогда не уйдетъ Ренанъ. Онъ сталъ на точку, не соотвтствующую предмету, да и на этой точк не исполнилъ ея высшихъ требованій. Нельзя также и не почувствовать ироніи, когда за Ренаномъ признаются права свтскаго человка, какъ-будто онъ никогда и не былъ духовнымъ, какъ будто его свтскость ничуть не умышленная, а натуральная.

Между тмъ, ради этой ствтскости, которую ему такъ хотлось усвоить, онъ беретъ религію больше всего «съ вншней стороны», онъ почти упускаетъ изъ вида ея нравственный элементъ, тотъ «идеалъ жизни», который она внесла въ человчество. Слдовательно, онъ неизмримо понижаетъ и искажаетъ предметъ, о которомъ писалъ.

Книга Ренана возбудила множество споровъ и опроверженій, цлую литературу, очень любопытную, если слдить въ ней за принципами, сознательно или безсознательно одушевлявшими пишущихъ. Намъ кажется особенно интереснымъ здсь эпизодъ съ Аміелемъ, прославившимся своими посмертными записками. Ренанъ, какъ извстно, никогда не вступалъ въ споры, никому не отвчалъ ни на какія нападенія. Онъ молчалъ даже тогда, когда ему приписывались разговоры, которыхъ онъ не велъ, когда печатались письма, которыхъ онъ не писалъ. Но съ Аміелемъ у него вышло что-то похожее на полемику. Аміель, бывшій профессоръ философіи въ Женев, при жизни не имлъ никакой извстности; но, когда онъ умеръ (1881 г.), друзья его издали въ двухъ небольшихъ томикахъ выборку изъ дневника, который онъ постоянно велъ и который, въ теченіе десятковъ лтъ, составилъ рукопись, равную десяткамъ томовъ. Выборка, изданная подъ названіемъ Journal intime, поразила всхъ глубиною и силою мыслей и выраженія, и сразу поставила имя Аміеля въ разрядъ первостепенныхъ знаменитостей. Вотъ въ этомъ-то дневник, гд обсуждаются между прочимъ всякаго рода писатели, читанные авторомъ, встртились отзывы и объ Ренан. И вотъ, Ренанъ, не отвчавшій никому изъ живыхъ, почему-то отвтилъ на загробную укоризну Аміеля.

Приведемъ сперва, что говоритъ Аміель. Замтимъ, что онъ былъ реформатъ, былъ глубоко посвященъ въ германскую философію и отличался необыкновенною чуткостію. Онъ высоко цнитъ литературныя достоинства Ренана. Вотъ, напримръ, какъ онъ его характеризуетъ:

«20-го іюля 1869 года. Прочиталъ пять или шесть главъ Св. Павла Ренана. Если анализировать до конца, авторъ — вольнодумецъ, но вольнодумецъ, коего гибкое воображеніе уметъ предаваться тонкому эпикуреизму религіознаго чувства. Онъ считаетъ грубымъ того, кто не поддается этимъ граціознымъ мечтамъ, и ограниченнымъ того, кто принимаетъ ихъ серіозно. Онъ забавляется видоизмненіями совсти, но онъ слишкомъ тонокъ, чтобы надъ ними смяться. Настоящій критикъ ничего не заключаетъ и ничего не исключаетъ; все его удовольствіе — понимать не вря а наслаждаться созданіями энтузіазма, сохраняя притомъ свободу ума и ничуть не подпадая иллюзіи. Такіе пріемы кажутся фокусничествомъ; но это лишь благодушная иронія очень образованнаго ума, желающаго не быть чуждымъ ничему и не впадать ни въ какой обманъ. Это совершенный дилеттантизмъ Возрожденія. А сверхъ того — взгляды, взгляды безъ конца — и радостное чувство науки» [7] .

Но, спустя нсколько времени, Аміель уже не такъ спокойно оцниваетъ этотъ удивительный дилеттантизмъ, а произноситъ надъ нимъ суровый приговоръ:

«15-го авг. 1871 года- Прочелъ во второй разъ La vie de Jesus Ренана. Характеристично въ этомъ анализ христіанства то, что грхъ не играетъ въ немъ никакой роли. Между тмъ, если что-нибудь объясняетъ успхъ Благой Всти между людьми, то именно то, что она приносила избавленіе отъ грха, однимъ словомъ, спасеніе. Слдовало бы, однако же, объяснять религію религіозно и не увертываться отъ средоточія своего предмета. Это не тотъ Христосъ, который составлялъ силу мучениковъ и который отеръ столько слезъ. У автора не достаетъ нравственной серіозности, и онъ смшиваетъ благородство со святостію. Онъ говоритъ Какъ впечатлительный художникъ о трогательномъ предмет, но его совсть, повидимому, не заинтересована въ вопрос. Разв можно смшать эпикуреизмъ воображенія, отдающагося прелести эстетическаго зрлища, съ терзаніями души, страстно ищущей истины? Въ Ренан есть еще остатокъ семинарской хитрости; онъ изъ священныхъ шнуровъ длаетъ петли, которыми давитъ. Можно, пожалуй, допустить эти презрительныя нжности въ отношеніи къ какому-нибудь духовенству, боле или мене коварному, но передъ искренними душами слдовало бы держаться нкоторой боле почтительной искренности. Пересмивайте фарисейство, но соблюдайте прямоту, Когда говорите съ честными людьми» [8] .