Я уже знаю, какие люди едут сюда. Но до чего просто: стоит только захотеть, и ты тоже станешь своим человеком при таком грандиозном деле. Матерям нынешнего поколения не надо бросать своих птенцов и уходить пешком за сотни верст ради того, чтобы заполучить работу прачки и стряпухи в артели землекопов или уборщицы в конторе. Как все переменилось в течение полувека!

Жизнь в стране движется вперед. И это очень хорошо видно в поездках, особенно по тем местам, в которых ты бывал раньше. Многое познается путем сравнения. Дошел черед и до нашей глухой таежной глубинки.

На левом берегу, высоко на горе, видны пометки — уровень будущего створа и ставшая традиционной у гидростроителей надпись: «Мы покорим тебя, Зея». Шоссе, идущее по «прижиму», образованному взрывом скал вдоль правого берега, тоже крутого и лесистого, сразу обрывается на каменистой площадке. Выходим из машин. Внизу, омывая осыпь взорванной породы, вся в круговертях, мощно и гордо течет Зея. Здесь хребет Тукурингра почти сталкивается с заречными горами Соктахана. Взбешенные образовавшейся тесниной, воды реки, отсвечивающие желтизной вблизи и темные в отдалении, стремительно мчатся сквозь эти ворота около сотни метров шириной. Берега, стесанные весенними ледоходами, местами почти отвесны, а выше, на крутизне, покрыты лесами, прихотливо расцвеченными сентябрьскими заморозками.

Здравствуй, родная река! Да, родная, хотя на Дальнем Востоке и по всей Даурии слывет она свирепой. Одно название ее чего стоит: «Зея» по-эвенкийски значит «острие», «лезвие ножа». Своенравна и дика бывает она весной и, только-только отбушевав летом, когда переполняется «черной» водой, опять готовится к наступлению, шалея от прошедших в ее верховьях ливневых дождей, которые обрушивают на землю море воды.

Беру букеты ярко-красных, оранжевых и фиолетовых георгинов, подаренных мне на станции Тыгда, и один за другим бросаю в воду большие цветы. Они все падают вверх лепестками и быстро уносятся по течению, похожие на плывущие звезды, даже волна от пробежавшего катера не прибила их к берегу, только два, поотстав от редкой, далеко растянувшейся цепочки, придвинулись к береговой кромке, но река ревниво подхватила их и повлекла дальше. Какая громада воды! Куда она торопится, Зея? Чтобы принести людям новые беды в своем стихийном стремлении? Но все равно я люблю ее и горжусь ею и в то же время радуюсь, что люди, подобные Шохину и Конько, пришли сюда, чтобы обуздать это могучее полноводье.

— Плотина достигнет высоты ста метров. А для отсыпки ее, чтобы добраться до дна этой красавицы, где будет строительный котлован, нам придется делать два больших отводных тоннеля диаметром восемнадцать и восемь десятых метра, — рассказывает Конько, прервав мои размышления. — Через месяц начнем сооружение перемычек низового и верхового порталов, которые не перегородят русло реки, а только еще сильнее стеснят его. Летом шестьдесят шестого года работы по перемычкам окончим. Из котлованов выкачаем воду и приступим к скальным выемкам строительных тоннелей, чтобы пустить Зею по новому руслу — двум громадным подземным артериям. А когда плотина будет отсыпана и начнется наполнение водохранилища, тоннель номер один (ближний к реке) навсегда забьем бетонными пробками, тоннель же номер два длиною шестьсот шестьдесят метров переконструируем в эксплуатационный водосброс, перекрытый затворами, чтобы пропускать воду в случае катастрофических паводков или, наоборот, засухи. Так что у нас здесь две задачи: производство электроэнергии и борьба с наводнениями — грозой здешних мест. Водохранилище Зейского моря затопит и район Дамбуков.

«Ах, черт возьми! — восклицаю мысленно: в районе Дамбуков находился прииск Южный, где я родилась и где был убит бандитами мой отец. — Это место очутится на дне моря, а я совсем не помню его и нынче не смогу из-за недостатка времени побывать там».

Смотрю вверх по реке. И вдруг мне стало жаль, что исчезнет дикая прелесть береговых гор, покрытых буйной пестрядью лесов в осеннем наряде.

Нет нигде этакого половодья красок! Кто по ту сторону Урала да и в Сибири видел такие пронзительно красные дубы, похожие на костры, горящие по крутым склонам среди желтизны берез? И тут же лиловость черемух, багрянец осин; словно пестрые ковры ярчайших колеров накинуты на высоченные козлы, а ниже зейских ворот по всей широкой речной долине сплошная березовая молодь — белые строчки-ниточки.

— Лес на горах мы сохраним, — говорит Конько, заметив мое невольное сожаление, — но учтите: два Днепростроя электроэнергии!

Синим-синим на рассвете утром, вместе с Таисьей Лузьяниной-Саксиной, теперь заслуженной учительницей республики, уходим из гостиницы. Прежде всего опять на берег Зеи. Напротив города она течет разливом метров до восьмисот. Тонут в пойменном леске вновь отстроенные избы Заречья, постоянно разоряемого наводнениями. Наш знаменитый по Дальнему Востоку городской сад, раскинувшийся на правобережье, окутан легкой осенней дымкой; густо еще толпятся столетние лиственницы и березы.

Тут, над пристанью, стояла церковь, унесенная рекой во время очередного наводнения. Смыло и кладбище в нижнем краю города… Проходим по тихой Садовой улице. Здесь большая средняя школа, в седьмом классе которой я училась перед уходом на Алдан. Былинки-тополя, посаженные нами перед ее окнами, превратились в могучие деревья. Грустно и ласково поскрипывают доски тротуаров, таких же, как в те далекие дни. Лет через пять здесь все будет по-иному.

Солнце только еще поднимается в ясную голубень, а мы уже катим по бывшему Сергиевскому, теперь Золотогорскому тракту, поднимаясь на южные нагорья Тукурингра. Сегодня воскресенье, и мы то и дело обгоняем грузовики, легковые машины и автобусы, забитые пассажирами. Гонят мотоциклисты, велосипедисты, и просто пешком идут взрослые, старики, подростки, несут за плечами банки и ящички в котомках — сверху приторочены побывавшие в деле зубастые, деревянные совки со следами въевшегося ягодного сока: зейские горожане двинулись в поход за брусникой.

Наступила вторая половина сентября — самое время брать эту ягоду про запас: спелая, вкусная, она простоит в кладовке всю зиму в бочке или ящике целехонькой без всякой заливки.

Кусты дикой малины и густого подлеска склоняются над обочинами тракта, а выше неожиданно радостная, зовущая тайга — теперь заповедник. Громадная площадь отведена под этот заповедник, включая голубой Гилюй, правый приток Зеи, на всю жизнь запомнившийся мне во время похода на Алдан. Гилюй — ледяная дорога среди таких обрывистых скал, среди таких высоченных елей, стоящих строем вдоль самой кромки берега, что шапка сваливалась, если посмотреть на их вершины. Белки мелькали в густой зелени, а на утесах, каменными стенами подпиравших небо, дикие козы, а изредка и горные бараны возникали, будто сказочные видения.