Уркан впадает в Зею ниже моего городка, Гилюй сверху, — названия рек и гор с детства звучали в ушах, точно музыка.

Во время ледохода вдруг известие: «Двинулся Гилюй!» И мы, всей школой, бежали через городской сад, чтобы взглянуть, как над желтоватыми изломами шумно и звонко прущего зейского льда гордо идут по стрежню прозрачные, нежно-голубые, высоко нагроможденные торосы — Гилюй пошел!

Суровы издали горы Тукурингра, а здесь они словно распахнулись, и на душе тесно от чувств, еще никогда не испытанных. Замечательное событие — свидание с отчим краем, вдруг открытым тобою как место твоего человеческого становления! Смотришь вокруг и перебираешь страницы своей жизни, точно книгу, еще до конца не прочитанную.

Светло на сердце, но и скорбно: мать не выходит из мыслей. Ее ранили в 1912 году, когда хунхузы убили отца. Он сопротивлялся, и его всего изрезали кинжалами. А она чудом осталась жива после того, как целую ночь, истекая кровью, пролежала в кустах у ключа, куда уползла с опустевшего прииска. Первую жену отца тоже зверски убили за несколько лет до этого вместе с младшим восьмилетним сынишкой. А сколько других пролили кровь в нашей тайге! Вот и здесь, на бывшем Сергиевском тракте, на каждом шагу разбойники подстерегали и убивали старателей, выносивших с приисков золотишко.

А горы и тогда так же стояли по осени в торжественном уборе; теплились огнем атласно-белые свечи берез, нарядные осины радовали глаз, и так же нежно желтели лиственницы, мохнатые от пучков мягких игл… Не до каждого доходила эта красота!

Вот она — тайга, точно умытая, стоит вокруг, непохожая на угрюмые пади севера, поросшие кустами ерника да лишаистыми листвянками, где обычно гнездятся под мхом и галькою драгоценные самородки.

Как самое лучшее в детстве и отрочестве запомнились многоверстные походы за дарами леса. Березовые и дубовые леса заречной стороны, луга с волнисто-буйной на ветру травой, где так легко затеряться, острова в зейской пойме, увитые диким хмелем по ивняковым окоемкам, с кустами смородины черной и смородины красной, изнемогающей под тяжестью прозрачно-алых гроздьев, поляны, богатые земляникой, перелески с кустами жимолости, длинные ягоды которой похожи на синие сережки-подвески, болотистые мари с зарослями голубики и алой сладкой княженикой, красой здешних мест, обрывистые скалы на устье Гармакана выше Зейских ворот, с огоньками кудрявых на крутизне саран — все звало к себе.

На мое счастье, змеи, которые заползали даже в обувь ночлежников на зимовьях, никогда не встречались мне, всегда босоногой, и первую живую гадюку я увидела много позже на Урале. О медведях тоже не думалось. Но как жутко становилось, когда, разведя ветви орешника, вместо жестких орехов вдруг обнаружишь огромных бабочек, мохнатых и толстых, висящих в густой тени, точно летучие мыши. Они пугали и ночью, когда, налетев на освещенные окна, бились о стекла своими по-птичьи сильными пестро-серыми крыльями. И еще пугали большие черные усатые жуки, которых мы звали волосогрызками. Это были как бы темные силы прекрасного лесного мира.

Трудно сказать, сколько сотен километров пришлось отмерить пешком в зейской тайге, на Алдане, на охотском побережье и Колыме. Хаживала с котомкой за плечами и по Сергиевскому тракту, по которому катит сейчас райкомовская машина. Ехать бы без конца…

Но все время чувствую, точно обнаженными нервами, что спутникам моим не терпится скорее отправиться в Хабаровск, и скоро становлюсь похожей на дикого оленя, которого привезли в родные леса, отпустили, привязав на веревку, и все время подергивают за нее.

Один день после долгого отсутствия! Почти десять тысяч километров одолела и не могу побывать на Золотой горе, в Дамбуках, на Маготе, где нашли богатейшее золото. Теперь нет в тайге прежнего дикого хищничества, исчезли «амурские волки» и забылись разговоры о зверских убийствах. Встретиться бы с читателями: шахтерами, рыбаками, охотниками. Пожить на Зее, присмотреться к строителям ГЭС. Снова войти в дом на Мухинской с четырьмя окнами на улицу, обращенными к горам Тукурингра, походить по комнатам, посидеть на крылечке…

Так и уехала из своей Зеи!.. И вот уже стою на берегу Амура в Хабаровске, всматриваюсь в затуманенные очертания далеких гор, синеющих за разливом. Амур неспокоен, бьется на ветру, величавый, мутно-желтый, с белыми каймами бегущих волн. Рекой желтого дьявола зовут его в Китае… Моя Зея, часто заставляющая бесноваться и Амур, отдала свои воды этому дьяволу и течет теперь в его мощных объятиях. Но мне он представляется не желтым дьяволом, а могучим красавцем — уссурийским тигром, захваченным в прочную сеть и рвущимся на волю.

Как Зея впадает в Амур возле Благовещенска, так и полноводная Уссури вливается в него у самого Хабаровска (будто нарочно прослеживаю нынче течение Амура-батюшки!). На трех невысоких горных грядах, «на трех китах», расположен прекрасный город Хабаровск. Но он все растет по долине и вдаль и вширь, захватывает берег устья Уссури.

С пограничной заставы на Уссури хорошо видна земля Китая по ту сторону этой широченной реки, темные воды которой бороздят джонки китайских рыбаков. Причудливы очертания островов и мысов, поросших серовато-зеленой уремой.