Шрифт:
За румынскими позициями — огромное зарево. Деревня горит там, город или целая страна? Огонь вырастает до облаков — теперь вся Тисса красная. Не вода, а кровь, и не кровь — огонь течет в Тиссе.
Огонь.
Тисса горит!
Петр вскочил. Вестовой. Не из Галиции и не из Мункача. Из Полены сообщают, что у Готтесмана сильный жар. Нужен врач. Доктора Бекеша нигде не доищутся. Чорт бы побрал весь свет!
«Подожду до полудня, — решил Петр, — а там пусть Центральный комитет делает со мной, что хочет: я поеду в Лавочне!»
До полудня ему ждать не пришлось.
В начале двенадцатого часа из Мункача пришел молодой рабочий. Он принес письмо от Секереша.
«Польские и венгерские граждане, а также все те, у кого есть особые основания опасаться полиции, должны немедленно скрыться. Ты остаешься на месте. Будь очень, очень осторожен. Надеюсь, еще встретимся. Всего лучшего.
С.»Петр три раза перечитал это письмо, но понятнее оно от этого не стало.
— Что это значит? Как это понять?
Парень переминался с ноги на ногу и молчал.
— Не можешь говорить, что ли?
— Секереш сказал, что ты уже все знаешь, товарищ Ковач.
— Что «все»?
— Я… я не верю. Не смею, не могу выговорить…
— Побили русских? — хрипло спросил Петр.
Парень опустил глаза. Когда он их опять поднял, они были полны слез. Петру так и не удалось ни слова добиться от него.
Полчаса спустя прибыл новый вестовой. На этот раз сообщение пришло с севера: плохи дела… Вестовым была молодая крестьянка… В руках у нее была кошелка с земляникой: если в пути остановят — она идет в город ягоды продавать.
— Плохо! На что хуже…
Писем она никаких не принесла, но зато без устали молола языком.
— Я ль не говорила! Все как есть предсказывала… Опять все вышло, как год назад. Сердце разрывается при виде этих горемычных… Истерзанные, все в крови, и всего-то их с сотню осталось. Остальные — все полегли в Галиции. Сколько вдов, боже праведный, сколько сирот!.. Позаботится нешто о них ваш Ленин?
Много прошло времени, раньше чем Петру удалось понять что-либо в этом потоке слов. Человек сто повстанцев — здешних и галицийских — бежали через Лавочне и Верецке и теперь разбили лагерь в лесу, под Волоцем. Хотят переговорить с Петром.
Через два бесконечно долгих часа Петр добрался до Волоца. Отряд беглецов отдыхал на лесной поляне.
Люди лежат, как трупы. Нет ни знамен, ни оружия. У многих головы, руки, ноги — в грязных повязках. Сквозь грязные тряпки медленно сочится кровь.
Тишина. Палые листья, тут желтые, там серебристые или ржаво-красные, и среди них — ярко-зеленые.
Тишина. На оклик Петра встают, наконец, двое. В одном из них Петр узнает сына старосты из Верецке.
С поникшей головой слушает Петр его рассказ.
Кажется — вот-вот не выдержит, свалится с ног.
— А Тимко? — тихо спрашивает он.
— И он…
— А Лаката?
— Вчера еще с нами шел. Прострелили руку. Не помню уж, где от нас отстал.
Понемногу поднимаются еще несколько парней. Наперебой принимаются рассказывать Петру, как все происходило.
У Петра все кружится перед глазами… Лес. Польские солдаты. Серые, истомленные лица. Разодранная, окровавленная одежда украинских, еврейских, венгерских мужиков.
Он закусил губу. Ощутив во рту кровь, овладел собой.
— Останетесь здесь впредь до дальнейших распоряжений. Через несколько часов пришлю из Свальявы хлеба, мяса и перевязочный материал. Врача у нас нет — пошлю вам аптекаря. На ночь выставляйте дозорных. Утром буду у вас.
По приказанию Петра командование принимает на себя верецкинский Федор.
Петр тотчас же пускается в путь. В Волоце нанимает подводу.
— Живо, в Свальяву! Гони во весь дух! Не жалей лошадей.
Недалеко от Свальявы телегу останавливают легионеры. Петра, закованного в кандалы, увозят, обойдя Свальяву, в Мункач, а оттуда, спустя час, в автомобиле в Берегсас.
«В Брест-Литовском районе наши войска в результате упорных боев оставили Брест-Литовск. Под Влодавой наши войска, переходя в контратаки, сдерживают противника, в 15 верстах восточнее этого города».
Вымысел и действительность
Министр, иностранных дел Польши отправил телеграмму в Париж.
Министр иностранных дел Франции телеграфировал в Прагу и в Варшаву.