Шрифт:
— Гм… Погляди-ка, Иосиф, — сказал он, протягивая Секерешу письмо после того, как трижды прочел его.
— А ты разве другого ждал? — спросил тот, возвращая письмо.
— Понятно, другого.
— Дурак ты! Я всегда был определенного мнения о Мария. Истеричная девка! Дело ясное.
— Мог бы иначе о ней говорить. Видишь, как она о нас заботится. Значит, не так уже «ясно».
— Если кто не желает видеть действительности, тому ничего ясно не будет.
— Просто ты стал желчен и несправедлив.
— А поди ты! Тебе правда глаза колет, вот что!
Петр не ответил. До вечера в камере не разговаривали.
За это время Петр раз десять, по крайней мере, перечитал письмо.
«Дорогой, дорогой Петр!
Мне очень больно, что как раз теперь, когда я потеряла все, что у меня было святого, я не могу видеть тебя, не могу говорить с тобой. Движение, революция — словно тысячу лет назад все это было! Мировая революция? Ленин сам сделался оппортунистом и назвал радикализм «детской болезнью». Детская болезнь? Все, за что мы боролись, Чем жили, — детская болезнь? Многие от нее умирают, но те, которые выживают, раз навсегда застрахованы от нее. Да, теперь я уже и Ленину не верю! И если он сам выступил против революционеров, я все-таки останусь революционеркой.
Через десять дней я уезжаю в Прагу. Буду учиться. Здесь я теперь не нужна. То, что от движения осталось — мелкие вопросы зарплаты, профсоюзные и прочие, — в этом для меня места нет. Самое разумное, что мне остается, это заполнить время ожидания учебой. Я уверена, что придет еще мое — наше — время. Что бы ни случилось, я верю, что революция победит.
Тебе, милый, дорогой Петр, грозит очень большая опасность, будь осторожен. Бескиду можешь довериться вполне. Будь умницей. В Праге разыщи меня у сестры: Венцельплатц, № 12, квартира 3. Будь умным, не теряй веры — тогда еще все-все может сложиться хорошо.
Твоя Мария».До самого вечера в камере не разговаривали. Все послеобеденное время Секереш простоял у окна. Он напевал:
Дешева твоя кровь, бедняк, Зарабатываешь медный грош — И его не истратить никак… Против двух язычников кровь За отчизну по капле прольешь…— Эх, — вырвалось, наконец, у него, — хватит всей этой ерунды! Язычники, отчизна… Честное слово… Слушай, парень, примемся-ка лучше за проработку резолюций Второго конгресса Коминтерна. Завтра, с самого утра, и начнем. По рукам?
— По рукам.
— Кто может быть этот Бескид, чорт его подери? — сказал Петр, когда оба они улеглись.
— А чорт его знает! Может быть, судья какой-нибудь, а не то… Да, впрочем, чего там голову ломать! Довольно у нас и без того всяких задач. Эта ленинская брошюра, которую мы получили, страх как интересна. Жаль, что ты по-русски не понимаешь. И особенно жаль, что я не прочел ее тремя месяцами раньше… Честное слово!
В субботу вечером в камеру ввалились четверо жандармов.
— Собирай вещи!
В канцелярии письмоводитель прочел заключенным два постановления:
— Следователь… Прокурорский надзор…
Петр ничего не понял, но Секереш, прослушав первое постановление, шепнул ему:
— Освободят!
За первым постановлением последовало второе.
Секереш невольно вскрикнул от ужаса.
Второе постановление гласило, что в «удовлетворение ходатайства польского министерства юстиции о выдаче венгерских подданных Иосифа Секереша и Петра Ковача, разыскиваемых польским судом по обвинению в уголовных преступлениях, берегсасский прокурор определяет: выслать их обоих в Польшу и предать в руки польских властей».
На вокзал их сопровождали два сыщика. В двадцати шагах спереди и сзади шагало по жандарму. Вместе с арестованными в вагон сели сначала только оба сыщика, а за несколько минут до отхода поезда вошли и жандармы. Арестованные не были закованы в кандалы.
Когда шли к поезду, сыщики вполголоса переговаривались между собой, называя друг друга по фамилии. Одного из них звали господин Гозелиц, а другого — господин Бескид.
«Мункачская газета» сообщала:
«Большевики опять устроили кровавую баню. Уже обреченные на неизбежную гибель, эти преступники все еще проявляют признаки жизни. В воскресенье утром православный епископ Канторовиц служил под открытым небом благодарственный молебен по случаю разгрома Красной армии под Варшавой и дарования победы христианскому оружию. К великому негодованию молящихся богослужение было нарушено несколькими негодяями, которые подняли крик и стали швырять в епископа камнями. Жандармерия и подоспевшие ей на помощь легионеры быстро восстановили порядок, но дослужить молебен все же не удалось, потому что его преосвященство был серьезно ранен несколькими камнями. В результате этого прискорбного происшествия один человек был убит и сорок два ранено. Вина в этом падает, понятно, целиком на большевиков: легионеры лишь выполнили свой долг. 57 человек арестовано. Зачинщика происшедших беспорядков, жителя местечка Пемете, Юрко Верхова, прозванного рабочими «одноглазым Юрко», задержать не удалось. Жандармское управление назначило награду в пять тысяч крон тому, кто укажет его местопребывание. Его преосвященство поступил на излечение в мункачский госпиталь. Состояние его тяжелое, но не внушающее опасения за жизнь. Редакция желает ему скорейшего выздоровления».
Из участников первого съезда недоставало Секереша, Петра, Тимко и Лакаты. Вместо них было двадцать новых делегатов. Всего на втором съезде коммунистической партии Прикарпатской Руси участвовало тридцать пять делегатов: восемнадцать рабочих и семнадцать землеробов.
Делегаты собрались на лесной поляне. Вокруг, на расстоянии окрика, сторожили испытанные товарищи.
Предупредительным сигналом должен был служить двойной крик перепелки.
Заседание длилось с утра до вечера. Крика перепелки ни разу не раздалось, Мондан оказался хорошим организатором. Канцелярия пропаганды осталась на сей раз без добычи.
Среди пожелтелой листвы мелькали красные и ярко-зеленые листья. Трава была сырая, и если кто присаживался, тотчас же опять вскакивал. Участники съезда целый день простояли на ногах.
Первым взял слово старик Бочкай.
Он очень постарел, могучая спина сгорбилась.
Говорил он тихим голосом, опустив глаза в землю, ни разу не взглянув на своих слушателей.
Начал он с «цитаты из Маркса»:
— «Погляди в зеркало и увидишь свое лицо», сказал наш великий учитель, добрый старый Маркс. Что же мы видим в зеркале? Мы видим братьев, мерзко спорящих и ссорящихся друг с другом. «Это твоя ошибка, это ты виноват, это ты предатель!» — обвиняем мы один другого, как те братья из Дрочня, что пошли друг на друга с топорами, поспорив, кто виноват — Иван или Федор — в том, что градом побило посевы.