И случился на его улице праздник. Истерзанный душевными муками Илья прощён. Теперь уж никаких преград. Всё они с Дашей преодолели ради их выстраданного семейного счастья. Как славно сидеть под общим абажуром в Дашиной комнате и составлять списки приглашённых на свадьбу. Притихшая мама ходит на цыпочках, Илья и Даша советуются с ней, а она только отмахивается:

— Сами, сами как решите, так и будет…

Отец тоже дома. Завтра с утра опять на дачу, строит баню. Илья предлагает помощь. Отец отказывается.

— Привык сам. Когда чужой человек рядом, у меня всё из рук валится.

Смутился — про Илью уже не сказать «чужой». Илья теперь свой, будущий зять.

— Я говорю… привык один, но теперь отучаться буду, вот баню построю, тогда…

Илья и Даша весело смеются.

Последнее время все говорят Вике, что она похудела. Неплохо, совсем неплохо, без всяких диет, без всяких усилий. Но она знает почему. Очень устала. Работы в храме прибавилось. Отец Леонид после десятка предупреждений выгнал пьющую уборщицу, попросил Вику поработать и за неё. Дети на одних руках. Илья приходит редко, поиграет, повозится с ними, на том и всё, а Вика как заведённая. Вот она, её диета. Мало спит, много машет шваброй, варит, парит, стирает, детей в сад, из сада, и службы, конечно, службы.

Вика не представляет, что бы она делала, если бы не службы. Она давно уже запретила себе обсуждать свою жизнь с другими. Печаль несла в храм, помощи просила у Казанской, вразумления и совета у отца Леонида на исповеди. Отлаженная горем, однообразная жизнь её не угнетала, она и раньше слыла домоседкой. Вика по совету батюшки запретила себе искать виновных. Илью старалась не осуждать, случилось и случилось, чего уж после драки махать кулаками. Но если всё же, зазевавшись, впускала в себя ропот на мужа, то быстренько, заученно, только от зубов отскакивало, повторяла: «Илья хороший, Илья хороший…» Совет отца Леонида вошёл в привычку и вершил благое дело воспитания души. А вот «Даша хорошая» повторяла без усилий вообще. Сама удивлялась. К Даше она не испытывала неприязни, ей иногда казалось, что Илья бросил свою артистку и ушёл к Даше, и сразу всё встало на свои места. Вике хотелось увидеть Дашу ещё, поговорить с ней, посмотреть в глаза этой свалившейся на его голову девочке, подсказать что-нибудь житейское.

Это было очень сокровенно и удивительно. Она, Вика, заглянув в душу взглядом пристальным и нелицеприятным, не обнаружила в ней никакой, старой как мир, банальной женской ревности и мучительного синдрома оставленной ради другой женщины жены. Это была её маленькая победа над собой. А если честно, без ложной скромности, — огромная победа. Вика боялась потерять это чувство и всегда с опаской прислушивалась к себе. Есть? Есть, на месте. Слава Богу. А ещё она научилась приходить к батюшке не изливать душу, а исповедоваться. За этим тоже стоял немалый труд. Изливать душу — в конечном счёте себя жалеть, а жалость к себе лишь самооправдание. Сомнительна его польза. Вика готовилась к исповеди и не позволяла никакого самооправдания. Потихоньку оно и покинуло её, пришёл стабильный, основательный покой души, вопреки логике и здравому смыслу.

Илья сказал, что скоро у него свадьба. Сказал виновато, вскользь, они с Дашей полетят в свадебное путешествие в Грецию, его не будет пару недель, вот деньги на детей… Она кивнула. А в душе опять всё на месте.

В тот вечер Вику посетила неожиданная мысль. Сначала она отмахнулась от неё, чего не взбредёт в уставшую от забот голову, но мысль надёжно там обосновалась и стала напоминать о себе по нескольку раз на дню. Вика решила… сделать Даше свадебный подарок. Единственное, что ей хотелось — не говорить Илье. Подарок особый и должен остаться между Дашей и Викой маленькой женской тайной. Как вручить подарок? Позвонить и пригласить в храм? А Илья? Если он узнает, Вике несдобровать.

Надо спросить у отца Леонида. Дело деликатное, без благословения нельзя.

Отец Леонид слушал внимательно. Долго думал. Молчал. Молчала и Вика. Ждала.

— Это, конечно, можно, — отец Леонид пристально взглянул в глаза Вике, — но нет ли здесь у тебя, Виктория, желания покрасоваться, полелеять в себе собственную беду? Мы ведь все артисты, нас хлебом не корми, дай разыграть спектакль.

— Нет, — твёрдо ответила Вика, — я хочу помочь Даше.

— Тогда дерзай.

— А как это устроить?

— Сама думай. Здесь уж сама…

Что тут думать. Молиться надо. Казанская смотрит на неё испытующе. Вика никогда не выдерживает взгляда Богородицы на Казанской иконе. И на этот раз долу глаза. Надо молиться…

Через неделю Даша явилась к ней сама. Без приглашения, без звонка. Подошла, слегка тронула за рукав.

— Здравствуйте, Вика…

В руке у Даши свечка. Юбочка чуть выше колен, та же белая косынка, футболка в весёлых летних разводах. Обыкновенная девочка с улицы, пройдешь, вниманием не удостоишь. Вот только в лице что-то изменилось.

Торжественность? Решимость? Скорбь? Помилуйте, какая скорбь накануне свадьбы? Устала. Замуж собраться — это не в кино сходить. Вика ещё не забыла свои предсвадебные хлопоты, мама дорогая, волчком вертелась.

— А я жду тебя, Даша…

— Меня? — удивилась, смотрит не мигая.

— Тебя. Казанскую просила, чтобы весточку тебе подала.

— Вот почему… — Даша взволнована не на шутку, — вот почему мне захотелось первой к вам прийти, всё рассказать.