— Папа, — всхлипывала она, — не уезжай больше в командировку, пусть одуванчики не летят к тебе на работу, пусть они совсем не летают…

Илья крепко взял детей за руки и повёл по дорожке, над которой плавал сладковатый жасминовый дух. Даша смотрела им вслед и понимала: она прощается с Ильёй навсегда. И заказанный ресторан, купленное свадебное платье, машина, торт, разные другие обязательные свадебные прибамбасы не стоят ровным счётом ничего в сравнении с гневными кулачками мальчика, обречённого жить без отца, с горючими слезами девочки, готовой ради папы отказаться от летающих одуванчиков. Детская жестокая беда. Этой бедой стала для детей она, Даша Малинина, чужая тётя, оказавшаяся зачем-то рядом с их отцом.

…Дашу кто-то легонько тронул за рукав:

— Зову-зову, а ты вся в мечтах… Понимаю. Свадьба…

Секретарша Полинька. Кудрявая белокурая хохотушка, на которую нельзя обижаться даже за самый непростительный прокол. Весёлый нрав покрывает всё.

— Даш, я к тебе с поручением от коллектива… Хотим подарить вам с Ильёй поездку в Грецию, отель, самолёт, всё включено. Круто? Шеф распорядился, я сама не поверила.

— Свадьбы не будет.

— Ой, без свадьбы решили? Дороговато, конечно, но ведь один раз живём. Я, когда замуж выходить буду, такое народное гулянье устрою, держите меня вчетвером! Не лишайте себя удовольствия, деньги мусор…

— Не будет свадьбы. Совсем. Илья возвращается в прежнюю семью.

— Вот сволочь! Поматросил да и бросил.

— Полинька, прошу тебя, ничего плохого не говори про Илью, я тебе запрещаю.

Уже к обеду все в офисе шушукались, переглядывались, старались быть с Дашей особенно предупредительными. А она всё смотрела и смотрела в монитор, а день всё тянулся и тянулся.

…Тогда, в Сокольниках, после ухода Ильи, она в изнеможении села на скамейку рядом с летней площадкой. Теперь запах жасмина казался ей приторносладким, фальшивым, как искусственный ароматизатор в дешёвых карамельках. Попрошу отца вырубить на даче жасмин, я задохнусь от него, у меня начнётся аллергия.

Пожилой человек. Личико мелкое, в разбегающихся морщинках. С большой спортивной сумкой. Сутулый. Он совсем было прошёл мимо одиноко сидящей Даши, но остановился нерешительно, вернулся.

— Простите, простите меня… Не моё дело, конечно, но как дети страдают. Этот Григорий Ильич, беда…

Даша удивлённо смотрела на человека, как на пришельца из космоса.

— Вы меня не узнали… Я — клоун. Вот, заработал свои копейки, домой несу. У меня у самого такой же, как Григорий Ильич, с характером, постарше, намного постарше. Я ведь к молодой ушёл, а с сыном не сложилось, не может мне простить. Кроме как «придурок» ничего от него не слышу. А я и есть «придурок», клоун, — кивнул на сумку, — ношу свои носы и шаровары по паркам, всё копейка…

Даша заплакала, то ли от жалости к детям, то ли к себе, то ли к этому несчастному пожилому человеку.

— У нас свадьба скоро! Получается, я своё счастье на несчастье детей строю. Они без папы страдают… А я чужая тётя, — всхлипнула.

Клоун гладил её руку своей сухонькой колючей ладошкой.

— Не плачь, девочка, успокойся. Здесь слезами не поможешь. Здесь надо…

— Что надо? — с готовностью спросила Даша.

— Надо… Решать. Честно. Я насчёт счастья…

— Если честно, меня давно по душе царапало, но думала, обойдётся, люди живут, а я почему не могу? Да, видно, не могу… — она грустно посмотрела в близорукие клоунские глаза. — Дедушка, дорогой, получается, свадьбы не будет?

— Решай, дочка. Вот сиди и не вставай со скамейки, пока не решишь. А я пошёл.

На прощанье клоун прижал Дашину голову к себе. От него пахло одеколоном. А ещё — колбасой. Наверное, проголодался и перекусил после представления.

Да нет же, она шутит. Неудачно, жестоко, но шутит. Что значит не будет свадьбы, когда она уже при дверях? Что вообще всё это значит? Илью не узнать. Даже Петрович, невозмутимый Петрович, поглядывал на него с опаской. Илья не сообщал ему свою сногсшибательную новость, но не тот Петрович человек, чтобы провести его на мякине.

— Илюш, командировочка у тебя намечается…

Уже почти сорвалось с языка: «Ты что, у меня же свадьба!», но вместо этого вздох, глубокий, горький, почти стон.

— Куда, Петрович?

— Край дальний, но мне послать больше некого.

— Не томи…

— Греция, гора Афон, слыхал?

Илья слыхал и очень удивился. Обычно такие командировки нарасхват, а тут послать ему некого.

— Мудришь, Петрович.

— Мудрю. А с тобой как прикажешь? Штаны-то ещё верёвочкой не подвязываешь? Совсем занемог от своей дури.

— Не начинай, прошу, и так тошно…

— А уж как мне тошно на тебя смотреть. К главному пошёл, упал в ноги, — отправь Коробейникова на Афон, видеть его кислую рожу не могу, отправь в счёт моего отпуска, он уедет, я отдохну.

Илья знал главного. Знал, что к нему ни на какой козе не подъедешь ни с чем личным. «Всё личное оставляйте за порогом своей квартиры», — его любимая присказка. Интересно, какой ценой выторговал Петрович Афон для Ильи? Сейчас, в разгар сезона, когда все в отпусках. У Ильи глаза защипало от благодарности шефу.