Получив приказание принять «месье Оноре», Бальи сначала заартачился. «Поразительно, но я проникся к этому человеку отвращением, — написал он брату 5 октября 1782 года. — Я вижу во всех его письмах несносную гордыню, уверенность в том, что только он один умеет мыслить, и такое ярое расхождение с моими взглядами, что я считаю совершенно невозможным с ним поладить». Он развил ту же тему в многочисленных письмах, так и не сломив упрямства своего брата. Чтобы внести ясность. Бальи открыто написал племяннику, что «считает его постоянной неурядицей, примет его холодно и бросит, если тот вдруг проникнется химерическими идеями», добавив под конец, чтобы тот «не слишком разевал клюв».

Все Мирабо расточали свое красноречие в обещаниях, которые не могли сдержать. Несмотря на суровое предупреждение, Бальи устроил торжественный прием, чтобы будущий маркиз де Мирабо не ударил в грязь лицом перед своими вассалами. «Он расставил вдоль дороги солдат и глашатаев и велел зажечь праздничные костры», — с удивлением писал в Биньон вновь прибывший.

Используя свой дар обольщения, Мирабо за несколько дней вновь покорил старого дядюшку. Вскоре Бальи сообщил Другу людей, что «месье Оноре кажется образумившимся в плане идей, и по большому счету он очень приятен и кроток; конечно, он совершил много проступков, но зачастую был скорее несчастлив, нежели виновен».

Через несколько дней согласие было уже полным, и дядя с племянником вместе размышляли над решением материальных и моральных проблем. Бальи согласился одолжить 5 тысяч ливров; племянник этим воспользовался, чтобы погасить несколько неотложных долгов и обеспечить себе карманные деньги. Они тем более необходимы, что он пытается восстановить семью.

Эта цель оказалась труднодостижимой. Друг людей все же хотел, чтобы его сын «получил жену обратно не через судебного пристава»; он советовал действовать мягкостью и смирением, не забывая о хитрости: почему бы не подкупить кое-кого из слуг Мариньянов и не получить таким образом доступ в супружескую спальню? Мирабо отмел в сторону выдумки отца; он тщательно все взвесил и, как настоящий государственный деятель, решил действовать наверняка.

Он больше не любил Эмили; он просто хотел вернуть себе выгоды, которые надеялся получить по брачному договору: покрытие долгов и рождение наследника. Этим объясняется корректный и холодный тон первого письма, написанного им к жене через несколько дней после приезда в Мирабо. Графиня де Мирабо уже знала о появлении супруга и перешла в оборону; возобновление совместной жизни ее не прельщало; она все еще была любовницей Галифе и королевой театра Толоне; чтобы сохранить это положение — а оно ей нравилось, — она была готова на сделку, ибо маловероятно, чтобы женщина, открыто живущая с любовником, смогла доказать свою правоту в суде.

По логике вещей, Мариньянам следовало откупиться от зятя. Это было бы слишком просто. Мариньяны были скупы, сильны, горды своей безнравственностью; в своей провинции они считали себя стоящими над законом. Их противник был изгоем, пораженным в правах, который провел долгие годы в тюрьме; они не уважали его и думали, что победят, притворившись, будто его не знают.

После долгого молчания Эмили, наконец, дала уклончивый ответ на письма мужа: «Она живет с отцом; маркиз де Мариньян твердо решил никогда не жить вместе с г-ном де Мирабо. Она не может покинуть старого отца. Разве она уже не выполнила свой долг и даже больше того — попросила министров помиловать мужа и выпустить его из тюрьмы? Он обязан ей свободой; она же будет отстаивать свою — теми способами, какие сочтет необходимыми».

Последняя фраза звучала угрожающе. Чтобы сразить незваного гостя, Мариньяны намеревались упрятать его за решетку. Они обратились в парламент Экса: генеральный прокурор Леблан де Кастильон обличил Мирабо перед лицом правительства как автора «Тайных указов» и потребовал заключить его в Бастилию. Если бы его требование было удовлетворено, Мариньяны вздохнули бы облегченно.

Министры Людовика XVI не поддержали прованского магистрата; они сочли, что нецелесообразно сажать в тюрьму автора памфлета, наделавшего столько шума в Европе, — тем самым можно сделать лишь дополнительную рекламу этому сочинению.

Маневр не удался, и обе стороны, возможно, опасаясь скандала, в последний раз попытались договориться, не доводя дело до суда. Среди прочих адвокатов, Мариньяны часто использовали для текущих дел некоего Гасье; они отправили его к Бальи де Мирабо, с которым он был дружен, чтобы убедить его в том, что он не прав. Стоя рядом с дядей, Мирабо так спокойно выслушал дипломата, что подскочивший Бальи заявил Гасье: «Вот видите, я более горячая голова, чем мой племянник». Когда адвокат Мариньянов закончил свои объяснения, Оноре Габриэль ненадолго вышел и вернулся с письмом в руке: это было объявление о разрыве, которое он предлагал Эмили послать г-ну де Гассо.

В первый момент законник был ошарашен; будь такое письмо предъявлено, оно могло бы погубить графиню де Мирабо; однако он не выдвинул никаких условий, из чего Бальи с племянником сделали вывод, что у противоположной стороны имеется тайное оружие, в противовес их собственному.

Они поставили в известность Друга людей, тот просветил их на сей счет: во время бегства Софи де Монье маркиз де Мирабо, желая возместить расходы на полицию, обратился за финансовой помощью к Мариньяну. Чтобы ее получить, он обвинил своего сына во всех грехах: «Я называй его тем, кем он тогда был, то есть законченным негодяем, самое воспоминание о котором следовало стереть из памяти людей».