Петр Терентьевич прошелся по горнице, посмотрел на портрет отца, недавно увеличенный со старинной карточки, и снова заговорил:

— Если бы не отец, Трофим бы прикончил меня тогда… Во всяком случае, мог бы… И если этого не случилось, он не становится краше и светлее. Я не собираюсь сводить с ним счеты. Партия научила стоять выше личных обид… Но все же он некая тогда меня не просто как личность, а как красного, как большевика…

Елена Сергеевна подошла к мужу и, погладив его волосы, сказала:

— Петруша, не надо распалять себя. Ведь он все-таки не убийца…

— Но он мог бы стать убийцей. И если не стал по счастливому случаю, это не очищает его. Ты добрая душа, Елена, — сказал Бахрушин, ласково глядя в глаза жены. — И у меня есть что-то такое, ну, как бы тебе сказать, смягчающее, что ли, его провинности за давностью лет. Но этого смягчающего так мало, что даже не знаю, как я подам ему руку… Однако ничего не поделаешь. Придется подавать. Но в нашем доме мы будем их встречать, как подсказывает сердце и как велит нам совесть. И никаких дипломатических поправок ни на что.

Сказав так, Бахрушин занялся столом.

— Из питья квас, водка, настойка шиповниковая. И никаких «Араратов», «Двинов», «Грузвинов» и всего прочего, что подают дорогим и званым гостям. Теперь «силос и фураж». Огурцы свежие всех сортов. Некрошеные. Помидоры с луком, перцем и уксусом. Ни одного розового. Чтобы Галька сама все двадцать семь теплиц обошла и выбрала самые красные. Цветную капусту. Отварить и подать, запросто. Без никаких. С боку стола. Лук-перо. Грибы малосольные. Возьмешь у Тудоевых. Молодую картошку. И все.

— А для еды что? — спросила Бахрушина.

— Если приедут с утра — подать шаньги налёвные или картофельные и пирог окуневый. С луком, из серой пшеничной муки. Запомнила?

— Запомнила, Петр Терентьевич.

— Тогда дальше. А если явятся к обеду, начнешь с фуража и кончишь пельменями. А если прибудут вечером, выберешь из всего этого по своему усмотрению.

— А к чаю?

— К чаю сервиза гедээровского не выставлять. Нет в нашем доме никакого выдающегося события. И но может его быть. Хлебосольным-то дураком легче прослыть, чем на уровне…

— Ну вот, — снова с веселым притворством заговорила Елена Сергеевна, — теперь я вижу, что в доме хозяин появился. Во все вникает. Может быть, ты и мне, товарищ председатель, посоветуешь, что надеть, как к гостям выйти?

— Именно. Чуть не забыл. Платье наденешь это, которое на тебе. Не в оперу едешь, дома сидишь. Никаких кружевов и московских нарядов. И если уж без них потом тебе покажется неучтиво, слегка переоденешься, как бы из некоторого уважения. Выйдешь к ним, как Галина Сергеевна Уланова в Америке. Наше вам почтение… Если вы по-хорошему, мы в два раза лучше. Не выспрашивать, не допытываться. Себя не выставлять и над собой не давать возвышаться. С едой не набиваться. Поставлено, — значит, ешь. Если совсем не ест, скажешь: «Хелп еселф, мистер Тейнер…» Библиотекарша завтра тебе преподаст эти слова. Штук десять будешь знать, и хватит. Как бы для гостеприимства. А если забудешь — шут с ними. Скажешь по-русски: «На то и на стол поставлено, чтобы ели и пили». Трошка ему переведет. Теперь закончим на этом и не будем открывать прения.

Бахрушин чмокнул Елену Сергеевну в щеку и, вспомнив, что его давно уже ждут послы от голубятников, крикнул:

— Я выхожу! Берите инструменты. Сходили за мелкими гвоздями?

В ответ послышалось:

— Сходили… Кладовщик нам и краски дал…

— Тогда лады.

Проводив глазами мужа, Елена Сергеевна решила по холодку заняться прополкой огурцов на огороде.

Странно… Можно было бы и не сажать их. И вообще выращивать свое обходится дороже… Но привычка и порядки, заведенные годами, как старая комолая корова Тютя, от которой не жди ни молока, ни мяса. Ни в колхоз ее не сдашь и не прикончишь… Жалко старую.

Недолго уж осталось. Вот переедет Елена Сергеевна на Ленивый увал и заведет на новом месте новые порядки. Дом — это жилье. Работа — это птицеферма. И никаких при доме поросят, индеек, уток, кур и даже клубничных гряд. Другое дело — сад. Цветы. Десяток яблонь. Тройку вишен. Грушу. Не для плодов. Для красоты. Для цвета.

Надо же когда-то кончать с единоличными репьями в семье передового председателя колхоза.

Это все тоже между прочим. Для лучшего знакомства с женой Бахрушина и для завершения главы.

Минуло еще два дня. Настало воскресенье. Накануне, в субботу, Петр Терентьевич подстригся, выпарился в бане и теперь чувствовал себя помолодевшим.

Прослушав обзор газет, а за ним утренний легкий концерт, пропустив для равновесия воскресную рюмку шиповниковой, он готов был к встрече с Трофимом.

Елена Сергеевна хотя и надела то самое будничное платье, которое было на ней в день вмешательства Петра Терентьевича в кухонные дела, все же выглядела павой. Платье было так выстирано, отглажено и подкрахмалено, что залюбовавшийся нарядной женой Бахрушин не удержался и сказал: