Я вспомнила Филиппа Оксфорда. Как он держался за ручку аварийного выхода, чтобы выскочить из горящего самолета, как только тот остановится. Я осторожно просунула руку за спину и попыталась нащупать ручку. Она была слишком далеко.

– Я больше не могу, – сказал Лоринг. – Я не могу больше притворяться, что когда-нибудь ты посмотришь на меня так же, как смотришь на него.

Я закрыла лицо руками и потрясла головой. Я ненавидела себя. Даже когда я пыталась перерезать вены, я ненавидела себя не так сильно. Для ненависти было три причины: первая – это то, что я сделала с Полом, вторая – то, что я делаю с Лорингом, и третья – то, что я так невозможно ошиблась во всем.

Все неправильные решения, принятые мной, как сирены визжали у меня в мозгу.

– Элиза, скажи что-нибудь.

Я знала, что он хочет услышать, но я тоже не могла больше притворяться.

– __Я говорила тебе, что ничего не получится. Я говорила, что не смогу дать тебе то, что тебе надо.

Лоринг яростно ударил кулаком по двери одной из кабинок, и она еще целых десять секунд крутилась на петлях.

Я смотрела на его ноги и пыталась вспомнить, на какой из них родинка.

– Я сдаюсь. Я не могу больше, – сказал он.

Я оглянулась вокруг, воспринимая все окружающее с необычной четкостью: запах мочи, яркий свет флуоресцентных ламп, придающий мертвенную бледность сияющей коже Лоринга, оглушительный грохот капель, падающих из крана в белую раковину.

Вот что значит быть в середине любви, подумала я. Быть в середине любви – это то же самое, что быть в середине войны.

Я стояла и прикидывала, когда мне можно будет убежать, разыскать Пола и рассказать ему всю правду.

Еще двадцать секунд, решила я и начала считать. Девятнадцать Миссисипи, восемнадцать Миссисипи, семнадцать…

Дверь за моей спиной распахнулась.

– Какая встреча, – сказал Лоринг.

Я видела не Пола, а его отражение в зеркале. Он все еще не снял дурацкую оранжевую шляпу, а через плечо у него висел рюкзак.

– А черт! – сказал Пол так, будто попал в специально расставленную нами ловушку.

Лоринг, не отрываясь, смотрел, как он подходит к раковине.

– Послушай, приятель, что ты так уставился на меня? Ты ее хотел – ты ее получил. Теперь разбирайся с ней сам. А я просто пришел помыть руки.

Пол открыл кран, и грохот капель прервался. Лоринг выругался, глядя ему в спину, и вышел.

– Похоже, он чем-то расстроен, – сказал Пол. – Он что, застал тебя с Эдди Веддером или еще с кем?

Я пыталась заглянуть ему в глаза, но он отказался играть в эту игру. Казалось, он решил всеми силами избегать моего взгляда. Я молча наблюдала, как вода бежит по его пальцам, как он намыливает руки розовой жидкостью и как смывает пену с ладоней. Потом он закрыл кран так плотно, что в комнате стало тихо, как в гробу.

– Подожди, – сказала я, когда он пошел к двери. Он раздумывал секунду, потом повернулся лицом ко мне.

– Мне надо идти, – сказал он, поправляя падающий с плеча рюкзак.

– Может, попробуем найти какое-нибудь место и поговорим сначала? – спросила я почти шепотом.

– Поговорим? Хочешь поговорить?

– Я сейчас иду к Майклу. Я буду жить у них два дня и следить за собакой. Может, зайдешь, если у тебя будет время?

– У меня не будет времени.

– Я должна рассказать тебе что-то.

– Расскажи сейчас. Расскажи прямо здесь.

Я смотрела на его пальцы, сжимающие ручку двери так, что побелели косточки. Как Филипп Оксфорд, готовящийся дернуть дверь на себя и выпрыгнуть.

– Я очень ошиблась, Пол.

– Господи, ты просто не имеешь права опять втягивать меня во всю эту ложь.

– Я не хотела разбить тебе сердце. Поверь мне. Я только хотела…

– Замолчи! – Он выпустил ручку и выбросил вперед раскрытую ладонь, словно защищаясь и нападая одновременно. – Разбила мне сердце? Так ты сказала? Могу тебя обрадовать: ты не разбила мне сердце. Мое сердце в порядке. Никогда в жизни не было в таком порядке. Знаешь, что ты сделала? Ты взяла «АК-47» и разворотила из него всю мою душу. Поэтому мне глубоко плевать на все, что ты можешь рассказать! Поэтому только чудо заставит меня забыть об этих девяти месяцах, которые я прожил в аду!

– Я знаю, что не могу заставить тебя забыть. И жалею о том, что сделала. Я могу только рассказать тебе правду и надеяться, что…

– Заткнись! Ты понятия не имеешь, что такое, черт подери, правда. – Он отступил от меня на шаг. – А знаешь, о чем я жалею? О том, что встретил тебя когда-то. Даже больше – о том, что ты не истекла кровью двенадцать лет назад в своей ванной, а дожила до двадцати шести лет, приехала в Нью-Йорк и убила мою душу. Об этом я жалею.

Я даже не пыталась сдерживать слезы, но чтобы сохранить остатки достоинства, выпрямилась и высоко подняла голову.