– Никто никогда не говорил мне таких ужасных вещей. Никогда.

Но что-то в его глазах заставило мня замолчать. Что-то, что противоречило ненависти, звучащей в голосе. Там было сожаление. И крик о помощи. И я сделала последнюю попытку.

– Нам надо поговорить. Сегодня ночью, завтра, через два месяца, когда ты захочешь. Хорошо? Я буду ждать.

Он начал отступать назад, как будто против воли, словно кто-то тянул его за рукав.

– Не особенно на это рассчитывай. – Он уже стоял в холле.

Дверь захлопнулась, и я его больше не видела.

Пластмассовая косточка, желтый утенок, красный огнетушитель, мохнатый ежик. Игрушки Фендера были разбросаны по всему полу, как пищащие противопехотные мины, и я наступала на все по очереди не потому, что хотела играть с ним, а потому, что тишина была невыносимой; в темноте дом был похож на морг.

Я была одна, и никто не мешал мне снова и снова вспоминать жестокие слова Пола и выражение его лица, так явно противоречащее им. «Жаль, что ты не умерла», или «Спаси меня»?

Я уговаривала себя, что мне станет легче, когда наступит день. А в понедельник вернутся Майкл и Вера. Когда они вернутся, я сразу пойду на Людлоу-стрит, поднимусь на четвертый этаж, открою окровавленную дверь ключом, который все еще висит у меня на цепочке, зайду в квартиру и заставлю Пола выслушать меня. И потом, если он все-таки не захочет меня, ладно, я смогу это принять. Но только после того, как он все узнает.

Вера постелила мне на диване, использовав вместо одеяла один из ковриков тетушки Карен. Запах сводил меня с ума. Я свернула коврик, засунула его в кладовку и надела свитер Майкла, чтобы не замерзнуть.

Ночью Фендер подошел ко мне и потрогал мою ногу лапой, похожей на мохнатый прутик. Я решила, что ему надо пописать, и встала, чтобы выпустить его.

С самого начала октября было холодно, и непрерывно шли дожди, и когда я открыла дверь, то увидела мелкую морось, выхваченную из тьмы светом уличного фонаря. Потом я опустила глаза.

На ступеньках сидел Пол, упершись каблуками в землю, постукивая друг по другу носками ботинок, обняв руками колени и опустив голову, с которой так и не снял дурацкую оранжевую шляпу.

Я прошептала его имя, и он, вздрогнув, вскочил на ноги, будто я испугала его еще больше чем он меня. Он был похож на лунатика, не понимающего, где он и как он тут оказался.

У меня из-под ноги вылетел Фендер, прыгнул на Пола, потом метнулся по дорожке и поднял лапу на угол соседского мусорного бака. Майкл просил меня обязательно вытирать ему лапы перед тем, как пускать в дом, но на этот раз я решила забыть об этом.

Пол заглянул в дверь за моей спиной.

– Ты одна?

Я кивнула.

– Ты давно сидишь здесь?

– Да, – ответил он, теребя застежку куртки, – пытаюсь решить, стоит ли постучать.

Я открыла дверь шире, как бы приглашая его войти, но он продолжал стоять на пороге, потирая ладони, будто пытался добыть огонь.

– Элиза, то, что я сказал в театре…

– Забудь. – Я резко махнула рукой. – Я заслужила это.

– Я просто не хочу, чтобы когда-нибудь ты вспоминала о нас и считала, что я правда так думал. Я специально пришел, чтобы сказать тебе это. Хорошо?

Мне не понравилось, как он сказал о нас. Как будто о чем-то, потерянном навсегда.

– Хороню? – повторил он с отчаянием.

Во рту было сухо. Я подождала, пока на языке скопилась слюна, и кивнула, одновременно сглотнув ее.

Оставив дверь открытой настежь, я вошла в дом, повернулась и тщательно просчитанным движением опустила подбородок, расширила глаза и смотрела на него до тех пор, пока не увидела признаков скорой капитуляции.

– Я не могу, – сказал он.

– Всего на минутку.

Он оглянулся через плечо, посмотрел на спящие соседние дома, шагнул вперед и с явной неохотой закрыл за собой дверь.

Я очень осторожно протянула руку к его груди, боясь, что он вздрогнет или отшатнется. Он не сделал ни того, ни другого. Он положил ладонь на мою руку, приподнял ее на секунду и засунул себе под свитер, положив прямо на сердце. Рука была холоднее, чем его кожа, и он задрожал. Потом он закрыл глаза, и я стала медленно пододвигаться к нему, пока не уперлась грудью в собственную руку.