Это был их шестой день в море. На следующее утро лайнер должен был прибыть в Куинстаун. А еще через день — в Саутгемптон. Поэтому Кристиану пришлось приложить немало усилий, чтобы убедить баронессу посетить прощальный обед, который этим вечером устраивал капитан. Она решила, что он сошел с ума, но Кристиан был очень настойчив. Ему хотелось показать ей, что ничего страшного не случится, если она появится с ним на публике, оставаясь в вуали. Общество отнесется к его желанию с уважением и примет ее такой, какая она есть.

Он устранит все препятствия. И вымостит дорогу редчайшими окаменелостями, чтобы она заняла в его жизни место, которое принадлежит ей и только ей одной.

Венеция начала продумывать свою дальнейшую стратегию.

Скажем, баронесса могла бы упомянуть о письме от подруги, миссис Истербрук, живущей в Лондоне. Или Венеция могла бы, столкнувшись с Кристианом во время сезона, упомянуть о своей закадычной подруге, баронессе фон Шедлиц-Гарденберг, которая тоже недавно путешествовала на «Родезии». Но прежде всего ей нужно подружиться со вдовствующей герцогиней — до такой степени, чтобы та могла аттестовать Венецию наилучшим образом.

Вот почему, удрученно подумала она, натягивая перчатки, благоразумные люди не ведут двойную жизнь. Не существует изящного способа покончить с раздвоением личности и вернуться к нормальному состоянию.

Мисс Арно воспользовалась блестками, срезанными с одного из вечерних платьев Венеции, чтобы превратить ее вуаль в аксессуар, хотя и весьма необычный, но придающий туалету дополнительный шик. Венеция отступила от зеркала и повернулась вокруг своей оси. Синее платье было выше всяких похвал и гармонировало с цветом ее глаз… если бы кто-нибудь мог их видеть.

Она покачала головой. Все слишком запуталось. Ей ничего не остается, кроме как положиться на судьбу и надеяться, что та не будет слишком жестока.

Кристиан, необыкновенно красивый в своем вечернем костюме, ждал ее у лестницы, ведущей в обеденный зал.

— Вы выглядите просто сногсшибательно, дорогая, — сказал он, предложив ей руку.

У нее всегда начинало биться сердце, когда он смотрел на нее такими глазами.

— О, не сомневаюсь. Вы хоть понимаете, что мы ведем себя с вызывающей дерзостью?

— Дерзость — это удел простых смертных, — заявил он. — Герцог Лексингтон сам определяет, что хорошо и что плохо. Или переопределяет, если понадобится.

— По крайней мере с вами забавно.

Он склонился к ее уху.

— Открою вам один секрет: никто больше так не считает, даже моя мачеха.

Венеция повернула голову, оказавшись с ним нос к носу. Воистину, они преуспели в нарушении всех приличий.

— Вот и прекрасно. Мне хотелось бы видеть вас сегодня в вашей самой надменной и неприступной ипостаси.

— Только ради вас. Но, если я с позором провалюсь — и буду вести себя слишком снисходительно или, не дай Бог, позволю кому-то расслабиться, — знайте, что это вы и только вы виноваты.

— Какое тяжкое испытание: на кону сотни лет несгибаемого высокомерия.

Он коротко сжал ее руку.

— По крайней мере вы понимаете, что натворили.

Их посадили рядом. Справа от Венеции оказался молодой американец, мистер Камерон, отправлявшийся в путешествие по Старому Свету. Очевидно, его предупредили, что она не говорит по-английски, и он приветствовал Венецию словами:

— Guten Abend, Gn"adige Frau. [9]

Его немецкий оставлял желать лучшего, но, ничуть не обескураженный этим фактом, он завел разговор о своем предполагаемом маршруте. Как выяснилось, его не столько интересовали реликвии классического искусства, сколько такое современное чудо, как Эйфелева башня, которую он мечтал посетить. С очаровательной непосредственностью он сообщил Венеции, что надеется, что вершина башни будет раскачиваться от ветра так сильно, что он, крепкий и ловкий молодой человек, успеет подхватить красивую девушку, упавшую от испуга в обморок.

Кристиан, занятый разговором с миссис Уандервуд, почтенной матроной с Манхэттена, повернул голову.

— Желаю удачи, мистер Камерон, — сказал он. — Я был там во время Всемирной выставки, и вершина башни была так забита народом, что юные особы, потерявшие сознание, оставались в вертикальном положении, пока не приходили в себя.

Мистер Камерон громко расхохотался при этом сообщении. Венеция не могла не улыбнуться своему любовнику. Конечно, он не мог этого видеть, но у него была непостижимая способность чувствовать, когда она улыбалась под вуалью — и он улыбнулся в ответ.