Собрание сочинений. Т. 2. Стихотворения 1961-1972
вернуться

Слуцкий Борис Абрамович
Шрифт:

МУЗЫКА С ПРИБРЕЖНЫХ КОРАБЛЕЙ

Обязательна, всеобща и бесплатна и народна, словно школа с обученьем восьмилетним, музыка с прибрежных кораблей. В знойном воздухе, в дрожащем, летнем, так легко, естественно, природно море с небом склеивает клей музыки с прибрежных кораблей. И на солнце оставляет пятна музыка с прибрежных кораблей. Всюду она главная стихия, зноя яростного злей, и легко пишу стихи я музыке с прибрежных кораблей. Но когда, сложив свои пластинки, и расшнуровав ботинки, и раздевшись до трусов, брякнется радист в пружины койки, музыки — ни капельки, нисколько: наступает время голосов. Шепчутся соседние балконы двух пансионатских корпусов. Милиционеры про законы нарушителям напоминают. Волны гальку с грохотом сминают. Ворота, как бастионы, вдруг засовываются на засов. Наступает время голосов. Все, что было музыкой подмято, — море, человек, теплынь, — вдруг запахло терпко, словно мята, мощно, как полынь. Сквозь обломки доремифасоля волны пробиваются в песок. Слабый запах йода или соли подает неслышно голосок.

НА «ДИКОМ» ПЛЯЖЕ

Безногий мальчишка, калечка, неполные полчеловечка, остаток давнишнего взрыва необезвреженной мины, величественно, игриво, торжественно прыгает мимо с лукавою грацией мима. И — в море! Бултых с размаху! И тельце блистает нагое, прекрасно, как «Голая маха» у несравненного Гойи. Он вырос на краешке пляжа и здесь подорвался — на гальке, и вот он ныряет и пляшет, упругий, как хлыст, как нагайка. Как солнечный зайчик, как пенный, как белый барашек играет, и море его омывает, и солнце его обагряет. Здесь, в море, любому он равен. — Плывите, посмотрим, кто дальше! — Не помнит, что взорван и ранен, доволен и счастлив без фальши. О море! Без всякой натуги ты лечишь все наши недуги. О море! Без всякой причины смываешь все наши кручины.

ПУРГА НАД АСФАЛЬТОМ

Горизонт перед городом пятится, словно совесть перед судьбой. Робинзон не отталкивал Пятницу — город гонит леса пред собой. Наступая природе на пятки и выслушивая нападки безутешных адептов ее — молча делает дело свое. Он берет, где хочет, как хочет, что захочет, то и берет, и последний окраинный кочет в суп летит головою вперед. Все дожди запаяны в желобы, замела зола все снега, и свои бессильные жалобы излагает только пурга. Только ветер, в город прорвавшийся, этот наглый ветер, зарвавшийся, выдыхаясь и задыхаясь вдоль асфальтового шоссе, представительствует хаос в бетонированном космосе.

ПЕРВЫЙ СНЕГ

В большом городе, где мало воздуха и вовсе нет горизонта, в огромном доме, где соседи живут годами, не знакомясь и даже не хороня друг друга, в коммунальной квартире с расписаниями звонков на входной двери и дежурств на кухне, в одной комнате живет человек, выходящий только в ванну и на службу. Он не засиживается в уборной, не залеживается в ванне, не пользуется кухней. Ему не звонят по телефону. Соседи забыли его имя-отчество, но не забыли его фамилии, дважды повторенной: в расписаниях звонков — на входной двери и дежурств — на кухне. И только маленькая девочка, единственная в квартире, жаждущая общения, раз в году говорит ему: «Первый снег!»

ЗИМНЯЯ ЯЛТА

Кто же поедет в Ялту зимой? В зимнюю Ялту, в холодную Ялту? Если однажды там побывал ты — ты возвращаешься, словно домой. В Ялте ветра ледяные метут, сыплются галькою или песками. В Ялте цветы жестяные цветут, с твердыми, словно металл, лепестками. В Ялте зимою и порт и курорт, все языки там и званы и явлены. В Ялте давно уже выведен сорт ялтинцев, морозостойких, как яблони. Зимняя Ялта бежит налегке и, словно зимний прибой, нарастает, и как снежинка лежит на руке Крыма и, словно снежинка, не тает. Если и выпадет снег на часок, сразу его на снежки расхватают. Зимняя Ялта — цветной поясок Крыма — огнями своими светает. Зимняя Ялта свежа и сладка, а кипарис ее зелен и строен, а виноград продается с лотка, а шашлыки продаются с жаровен. Ялта зимой — не обидься за мой тон — он от доброго отношения. Я возвратился к тебе, как домой. Стих этот быстрый принес в подношение.

ПОЛУНОЧНОЕ ШОССЕ

В темной трубе ночной дороги медленной пулей двигаю ноги. В черном дуле ночного шоссе передвигаюсь медленной пулей. Днем шоссе жужжит, как улей. Ночью шоссе спит, как все. Звезды — щели в крыше ночи. Выше крыши — сплошной огонь. Медленной пулей, что есть мочи, ногу волочу за ногой. Ночью на шоссе одиноко, словно в небесах надо мной. Отдаленные, как Ориноко, две медведицы надо мной. Скорая пуля машины ночной мимо медленной пули мчится, и внезапный стих стучится, словно путник в дом ночной.

«У всех мальчишек круглые лица…»

У всех мальчишек круглые лица. Они вытягиваются с годами. Луна становится лунной орбитой. У всех мальчишек жесткие души. Они размягчаются с годами. Яблоко становится печеным, или мороженым, или тертым. У всех мальчишек огромные планы. Они сокращаются с годами. У кого намного. У кого немного. У самых счастливых ни на йоту.

МОЙ ДОЖДЬ, МОЙ ДЕНЬ

Серый день, ни то ни се, обыденное. Серенький денек, ни то ни се — сызнова увиденные закрывают всё. Под дождем распяленные зонтики и плащей рои всю цветистость мира, всю экзотику закрывают, потому — мои. Чувства ветхие и древние, вечные, словно слеза. Улица моя. Моя деревня. Город мой. Моя стезя. Вечные, как век мой, пусть не дольше. Дольше — ни к чему. Серый мой денек и частый дождик, по плащу шумящий моему.