Шрифт:
— Ну, и куда же мы сегодня пойдем?
Ирина подняла глаза на Иртеньева, как-то странно посмотрела и молча увлекла его за собой, уводя от часов почему-то не к главной улице, а в сторону ближнего рынка. Понимая, что это далеко неспроста, Вика выждал какое-то время и спросил:
— Ты что-то хочешь сказать?
— Да, — Ирина кивнула и взяла Иртеньева под руку. — Я позволила себе эту неделю, потому что знаю, ты приехал сюда искать меня…
На самом деле по приезде Иртеньев и в мыслях не держал ничего такого, однако сейчас ему показалось, что так и было. Но внезапно до Вики дошел смысл сказанного Ириной, и он, еще не веря, что все кончено, жестко поджал губы.
— Значит…
— Да, милый, да! — в голосе Ирины прозвучал странный надрыв. — Завтра мой муж возвращается из командировки. Пойми, он главный инженер на заводе «Сталь», мы на виду, а ты…
Этой фразы оказалось достаточно, чтобы Вика как бы в первый раз посмотрел на себя глазами Ирины и, резко остановившись, высвободил руку.
— Так что же ты… — начал было Иртеньев, но Ирина тут же перебила его:
— Прости, прости… — она по-родственному ткнулась Вике в плечо. — Пойми, ты!.. Ты — моя воплотившаяся мечта, но у меня сын, муж, и потом…
— И потом, я в бегах, — севшим голосом заключил за нее Вика и как-то совсем буднично договорил: — Не надо слов, все и так ясно… Юная девушка стала взрослой…
Вся прелесть наступающего южного вечера разом исчезла. Вика, ничего не видя перед собой, шел по улице, понимая только одно: Ирина так и осталась стоять там, на тротуаре, а он идет неизвестно куда, снова предоставленный сам себе…
Внезапно какое-то острое чувство опасности заставило Иртеньева напрячься. Он обернулся и вздрогнул от неожиданности. Перед ним стоял неизвестно откуда взявшийся давешний урка. Зажатый в руке у вора обломок водопроводной трубы коротко вздрагивал, и Вика понял: еще секунда, и ему нанесут удар.
Вся горечь недавнего разочарования странным образом преобразилась в жесткую злость, и Вика, мгновенно собравшись, сделал выпад, ткнув парня жестко поставленными пальцами прямо в солнечное сплетение.
Урка, охнув, выронил трубу, а Вика, словно вымещая на нем все свои неурядицы, нанес вору жестокий апперкот, после чего парень повалился навзничь, и его голова с биллиардным стуком ударилась о плиточки тротуара.
Секунду Вика смотрел на безуспешно пытавшегося встать урку и вдруг с пугающей ясностью осознал, что теперь ему остается только одно: немедленно забрав от Капитолины Петровны свой чемоданчик, ничего никому не объясняя, как можно скорее убраться из города…
Силуэт парусника, куда-то шедшего милях в трех от берега, словно плыл в белесом мареве. По-южному жаркий день так прогрел воздух, что линия горизонта потеряла четкость, и небо там будто сливалось с морской гладью в общую синь.
Поднимавшиеся здесь почти от самого берега крутые горные склоны прижали полотно железной дороги к самому пляжу, и если бы не размеренный стук колес, то могло показаться, что поезд не катит по рельсам, а плывет по воде.
Само собой, с другой стороны за окном вагона непрерывно мелькал сплошь заросший кустарником косогор, но из-за малого расстояния и скорости движения рассмотреть что-либо через этот зеленый занавес было невозможно.
Удобно устроившись на постели, Иртеньев заинтересованно следил, как врывающийся в открытое окно ветерок треплет занавеску, как вдоль вагона летят клочья паровозного дыма и после них на соседней подушке остаются черные угольные точки.
Несмотря на опущенное стекло, в купе было жарко, отчего попутчики Иртеньева, муж и жена, ехавшие на курорт, большую часть времени проводили в тамбуре, где было прохладнее, а их сын, подросток лет четырнадцати, лежа на верхней полке, взахлеб читал Конан Дойля.
Снизу, со своего места, Иртеньев мог видеть только верхний край обложки где над рисунком было жирно напечатано «Шерлок Холмсъ», а слева от заглавия, в выделенном прямоугольнике, похоже, был номер выпуска, но он плохо просматривался.
Сначала Вика не мог понять, что его так интересовало в этой обложке, и только в конце концов, обратив внимание на твердый знак в надписи «Холмсъ», он догадался, в чем дело. Мальчишка читал книгу, напечатанную по старой орфографии.
Твердый знак странным образом подействовал на Иртеньева, вернув его в давнее прошлое. Вспомнилось детство, отцовская усадьба, дом, и почему-то перед глазами буквально зримо возникла та самая корчма, о которой говорил пивной сиделец, спроворивший ему белый костюм.
Корчма эта была низенькая, маленькая, крытая почерневшей, местами уже замшелой, соломой. Из закопченной трубы постоянно валил дым, а главным украшением двора служил колодец, над которым торчал длинный журавель.
Казалось, ничего, кроме отвращения, подобная картина при других обстоятельствах не смогла бы вызвать, а вот поди ж ты, даже такая выплывшая из детства, в общем-то невеселая подробность, навеяла на Иртеньева щемящую грусть.
И в то же время эта самая грусть, уводя мысли Вики назад, в милые сердцу воспоминания, помогала ему избавиться от гнетущего состояния, в которое вверг Иртеньева разговор с Ириной, положивший край их так бурно начатому роману.