Глупотень, на Ксюшин взгляд, была полная. И она зачастую дремала, когда Саня Сурков ей взахлеб рассказывал о странных семейных традициях, основанных на невероятных суевериях. Дремала, не слушала его, кивала, когда он ее в бок подталкивал, требуя с ним соглашаться. Она снова кивала, хотя не верила почти ни одному его слову, подтверждающему чудодейственные свойства кожаного коричневого портфеля.

Но вот теперь…

Но вот теперь она, слушая рассказ Валечки Сметаниной, не могла не насторожиться. Теперь она не могла не найти странным, что Саша Сурков ночью отправился за хлебом с портфелем под мышкой, по семейной традиции, приравненным к иконостасу.

– А чего это он с портфелем за хлебом пошел, жена что говорит? – поинтересовалась Ксюша, моментально поняв, что дело тут нечисто. – Да еще ночью! Ночью и с портфелем! Сорок три буханки, что ли, покупать собирался?!

– Сорок три в тот портфель не влезли бы, во-первых, – строго отчитала ее Валечка Сметанина. – А во-вторых… Она ничего внятного нашим пацанам из охраны не сказала.

– Они спрашивали?

– Ну да!

– А кто?

– Что кто?

– Кто конкретно спрашивал?

– Так этот… Кажется, Игорь Смирин. Он вообще как-то очень близко к сердцу принял смерть своего начальника. Ты и то спокойнее себя ведешь, а он…

– А что он? Плачет?

Ксюша недоверчиво покосилась на Сметанину. Игоря Смирина она хорошо помнила. Здоровенный парень с крупным симпатичным лицом, смеющимися карими глазами и постоянной привычкой задирать ее, Ксюшу. Не обидно будто бы задирал, но она почему-то обижалась. Может, потому, что ей стыдно бывало за свои отношения с его начальником – Александром Сурковым? Ну, да теперь это не казалось столь важным, теперь нужно было разобраться, с чего это Смирин вдруг по начальнику своему решил убиваться? При жизни они не очень-то друг друга жаловали. Скорее, терпели.

– Скажешь тоже, плачет! – фыркнула Валентина и снова прильнула к зеркалу, обнаружив под ключицей крохотный прыщик. – Черт, надо же!.. Выскочил так некстати… Мне в выходные на вечеринку, платье хотела открытое надеть, а тут…

– Валечка! Так что?

– Да я-то откуда знаю?! – Сметанина резко дернула плечами, пытаясь прикрыть крохотной кофточкой выпирающие ключицы. – Пойди и спроси его сама, сегодня как раз его смена.

– Пойду и спрошу!

– Пойди и спроси, только на меня не вздумай ссылаться, – обеспокоилась Сметанина, засеменив к выходу из приемной. – Не нужны мне эти ваши криминальные разборки. Мне, в отличие от некоторых, ничего унаследовать не пришлось.

Тьфу, гадина! – не сдержавшись, едва не плюнула ей вслед Ксюша. Правильно Марианна гнобила ее за тряпки ее убогие. Вообще на порог фирмы пускать не следовало. Только курит и сплетничает, курит и сплетничает. Когда работать-то ей?

А Игоря Смирина навестить было просто необходимо. Не мог он без причины вдруг разволноваться. Ну, сбила начальника машина, жутко, конечно, печально, но все ведь под богом ходим, так ведь? Для личной неприязни у Игоря по отношению к Суркову всегда какие-то скрытые мотивы имелись, с чего это бы им вдруг перерасти в личную скорбь, а?..

…– А тебе-то что?

Игоря Смирина Ксюша нашла в крохотном караульном помещении, больше похожем на тамбур вагона, чем на комнату. Сходство дополняли два прямоугольных зарешеченных окна на противоположных стенах. Одно выходило во двор фирмы, из второго было видно урну перед входом, полуметровый кусок бордюрного камня и бампер автомобиля, успевшего занять козырное место на стоянке – поближе к комнате охраны. В караулке, где скучал теперь Игорь, находился пульт управления охраны, на большом столе мониторы, на которые подавались сигналы с камер наружного наблюдения, тумбочка с чайником и тремя кружками всех мастей, кресло-кровать, которое по приказу Волиной скрепили скобами так, чтобы оно не раскладывалось.

Игорь сейчас сидел как раз в нем, далеко вперед разбросав крепкие накачанные ноги, и, стиснув сильные руки под мышками, о чем-то размышлял. Размышления его были не очень радостными, раз он с первого же вопроса окрысился на Ксюшу.

Хотя она могла бы и поделикатнее его как-то расспросить, а то тоже удумала, брякнула прямо с порога:

– Чего это ты, Игорек, вдруг о начальнике своем убиваешься? То терпеть его не мог, а то вдруг…

Он и ответил, как подобает в таких случаях, не забыв смерить ее взглядом с головы до ног. Да таким противным был этот его взгляд, что она тут же вспомнила про заклеенную лаком для ногтей дырочку на колготках чуть выше правой коленки.

А ну как уже прыснула из-под бордовой лаковой корочки резвая капроновая струйка и опустилась ниже уровня юбки, что тогда? Конфуз-то какой! Пришла деловая вся такая из себя, а колготки на ней рваные.

– Тебе-то что, Ксения? – повторил свой вопрос Смирин, ничуть не смягчая интонации. – Оплакиваешь любовничка-то?

– Не твое дело! – взорвалась она, но не ушла, а лишь дверь за спиной плотнее прикрыла.

– Во, во, и я говорю, не твое дело, Минькина, нос совать в чужую беду! – Его вечно насмешливые глаза сделались жесткими и злыми, а ноги напружинились, будто он пинать ее собрался. – У Суркова семья была. Сироты теперь остались. Тебе-то что! Ты с ним спала, пока он жив был, теперь с другим спать станешь. Любопытничать пришла? Чтобы потом с подружками под пузырек водки себя соломенной вдовой выставить?