— Ушиблись? — тихонько спросил Рекс, увидав как лицо герцога — бледное пятно за мутным стеклом — возникло в темноте.

— Не очень... Хотя в моем возрасте подобные трюки особого удовольствия не приносят. Внутренняя дверь, слава Тебе, Господи, отперта.

Через минуту ван Рин тоже очутился внутри. Герцог занимался чем-то весьма странным. Прислонившись к стене, де Ришло расшнуровывал ботинки.

— Туфли долой! велел он Рексу. — И носки тоже.

— Туфли — понимаю, хотя израним себе все ноги, если потребуется бежать через темный сад, но зачем же носки?

— Не спорь, — резко зашипел де Ришло. — Скидывай, мы попусту теряем время.

— Снял, — объявил Рекс. — Дальше-то что?

— Натягивай туфли на босу ногу, а носки — поверх. Ступать будешь бесшумно, а бегать сможешь как борзой пес.

Герцог выпрямился:

— Теперь ни звука. Думаю, все прочие действительно скрылись и, ежели Моката не устроил засаду собственной персоной, Саймона удастся вызволить. Но, коли столкнемся с черным слугой... Бога ради, помни, Рекс, не гляди ему в глаза! Это боксерская привычка, знаю, но не смей!

С бесконечными предосторожностями герцог приотворил дверь и высунулся в темный холл. Слабое лунное сияние, сочившееся сквозь верхние окна, озаряло двойные, оставленные распахнутыми двери, уводившие в салон. С минуту де Ришло напряженно вслушивался, потом выскользнул из уборной окончательно и отступил, позволяя выйти Рексу. Ван Рин тихонько закрыл туалетную комнату.

Приглушенные носками шаги были почти неслышимы. Две осторожных тени крались по добротному, ни разу не скрипнувшему паркету. Пройдя в салон, де Ришло осторожно отвел оконную занавеску. Стали различимы очертания старинной позолоченной мебели, разбросанные по столам тарелки, блюдца, бокалы.

Рекс поднял фужер, на две трети полный выдохшимся шампанским, и молча показал герцогу.

Гости явно бежали в большой спешке.

Де Ришло кивнул. Ирландский бард, альбинос, однорукий азиат, заячья губа и все прочие члены дьявольского кружка, видимо, до полусмерти перепугались, когда Саймона силой увели прямо у них из-под носа, и ринулись вон, махнув рукой на несостоявшиеся ночные занятия. Герцог осторожно отпустил занавеску и оба друга вернулись в холл.

Туда выходило еще несколько дверей, располагавшихся по обе стороны. Де Ришло медленно повернул бронзовую ручку и надавил. Перед пришельцами открылась маленькая библиотека, в дальней стене которой два узких окна глядели в сад, пропуская сквозь стекла бледный блеск предрассветных звезд. Покинув Рекса у порога, де Ришло на цыпочках пресек библиотеку, откинул засовы обеих рам, раздвинул створки, а потом, уже гораздо смелее, раскрыл их нараспашку. Отсюда было хорошо видно вяз, предназначенный для возможного отступления. Герцог обернулся и внезапно вздрогнул.

Рекс исчез.

— Рекс! — отчаянно прошипел де Ришло, объятый внезапным безымянным ужасом. — Рекс!

Ответа не было.

* * *

В отличие от венценосца Вильгельма и барона де Монсеррата, испанец Родриго не испытывал ревности ни разу в жизни.

Подобное отношение к женщине могло бы показаться почти противоестественным — однако никакой патологии в здоровой, жизнерадостной натуре испанца не наблюдалось отродясь. Просто Родриго де Монтагут-и-Ороско твердо знал, для чего и сколь долго потребуется ему восхитительный, сладостный комок женской плоти, со всеми подобающими и присущими изгибами и округлостями.

Сладострастием Родриго был наделен сверх всякой, обычному человеку отпущенной меры, любовную силу за собою ведал неимоверную, а потому и не мучился извечным вопросом, породившим на белый свет столько романтических коллизий: лучше я, или хуже соперника (предшественника, будущего кавалера). Испанец пребывал в твердой — и обоснованной — уверенности, что превзойти его по сей части не способен никто.

Эрна де Монсеррат оказалась первой, кто устоял перед благожелательным, неподражаемо наглым натиском Родриго. И не потому, что двадцатичетырехлетняя баронесса отличалась ханжеской скромностью — вовсе нет! И не потому, что Родриго махнул рукой не несостоявшуюся добычу, и не потому, что дружеские чувства помешали бы кастильцу завлечь в петель жену лучшего и надежнейшего друга.

Эрна забавлялась неутоленной настойчивостью испанца, играла с ним, как играла с учителем фехтования, щадившим неумелую ученицу при каждом выпаде; как играла с выгнанным на ее стойку вепрем, которого добивали стрелы стоявших рядом лучников; как играла с собственным мужем, возводившим на ложе любовных пыток пылкую скромницу, и покидавшим исступленную, разметавшуюся, ждавшую продолжения беспощадных ласк вакханку — но Бертран де Монсеррат, в отличие от жены, знал меру и в бою, и в привязанности, и в страсти... О притязаниях Родриго Эрна не говорила мужу ни слова, ибо едва ли была способна принять всерьез чрезвычайно серьезную сеть, понемногу сплетавшуюся вокруг ее милой и неотразимой особы.

Родриго же, в свой черед, не торопился. Он твердо вознамерился овладеть строптивицей, и на досуге обдумывал планы один другого замысловатее. Судьба, в лице короля Вильгельма и его усердных слуг, послала кастильцу возможность неожиданную, легкую и безотказную.

А потому гибель баронессе Эрне де Монсеррат вовсе не грозила. Чего нельзя было сказать о «стряпчем, толмачах, латниках, слугах и прочей сволочи»...

В долгой и разнообразной жизни де Ришло было столько странных и страшных приключений, что герцогская рука непроизвольно, инстинктивно метнулась к боковому внутреннему карману, где постоянно хранился маленький автоматический пистолет.