Притормозив на Верхней Гросвенор-Стрит, американец объявил:

— Двадцать минут, помните, — и ни единого мгновения сверх того!

Он развернулся и запарковал роллс-ройс на противоположной стороне, у входа в Международный Клуб Спортсменов, членом которого состоял довольно давно.

Клубная телефонистка быстро и сноровисто соединила Рекса с Британским Музеем, однако тамошняя могла бы привести в ярость кого угодно. Обязанности музейного персонала, напрямик заявила она, отнюдь не включают поиска и вызова посетителей. Лишь получив отчаянные заверения ван Рина в том, что половина родни герцога де Ришло скоропостижно скончалась, а другая половина вот-вот займется тем же, девица неохотно сжалилась. Ожидание длилось целые века. Наконец, де Ришло взял трубку.

— Танит со мной, — торопливо сообщил Рекс. — Только не знаю, долго ли сумею продержаться. Уже побеседовал со старухой — помните курильщицу гаванских сигар? Мадам д’Юрфэ. Они разделяют номер в Кларидже, и вдвоем отправляются на собрание, о котором вы говорили... Где состоится, пока не знаю, но предполагается выехать из Лондона в автомобиле около четырех вечера, дабы добраться к сумеркам. Я наплел невесть чего, представил вас великим знатоком и посвященным мастером, чуть ли не верховным шаманом... ну, понимаете. На десять голов выше самого Мокаты. Старуха так расчувствовалась, что готова хоть сейчас улепетнуть от собственного шефа и перейти под новое крылышко. Но, держитесь: ни та, ни другая и не подозревают о... неожиданном уходе Саймона из вашего дома... Да, уверен. Все разъехались тотчас после того, как мы покинули вечеринку.

— Понимаю, — сказал де Ришло. — Стало быть, надлежит...

— Бии-и-п! — заныла телефонная трубка, — би-ип, би-ип, би-ип...

Опять пробившись в Музей, Рекс угодил на занятую линию и выслушал оживленный спор по поводу латиноамериканского народного творчества. Двадцать минут истекали. Пришлось отказаться от дальнейших попыток и бегом бежать к автомобилю.

Танит уже спускалась по ступенькам гостиницы Скиапарелли, когда ван Рин, лихорадочно работая баранкой, подкатил навстречу.

— Куда теперь? — жизнерадостно осведомился он, пока девушка устраивалась рядом.

— В Найтсбридж. Это сразу напротив армейских казарм. На сей раз я пробуду у портного минут пять, не больше.

Произношение Танит было безупречным, однако иногда она слегка запиналась, подбирая точные слова, и выговаривала их так тщательно, словно следила за собственным выговором.

— Вы иностранка, да? — спросил заинтригованный Рекс.

— Пожалуй, англичанка, — улыбнулась Танит. — Но родилась от венгерской матери, почти всю жизнь провела на континенте... Что, акцент очень заметен?

— Вовсе нет! Ну... самую малость... У вас чудесный голос, и речь, благодаря этой малости, звучит в точности как у Марлен Дитрих.

Девушка откинула голову и рассмеялась:

— Значит, нужно говорить, как получается! А я-то стараюсь, а я истребляю неуклюжие звуки! Правда смешно? Не умею толком изъясняться на родном языке. Но я так мало разговаривала по-английски: только в детстве и отрочестве, с британскими гувернантками.

— И сколько же вам сейчас, простите за бестактность?

— Сколько дадите на вид?

— По глазам — несколько тысячелетий, а вообще-то едва ли больше двадцати двух.

— Если останусь жива, то послезавтра мне сравняется двадцать четыре.

— Полно, полно, — возразил развеселившийся Рекс. — Что за глупости, право! До дня рождения — двое суток, и не скажешь, будто вы болезненно выглядите.

— Не надо больше говорить о смерти, — попросила Танит.

Пока она оставалась у портного, Рекс лихорадочно ломал себе голову, гадая, как поступать. Мадам д’Юрфэ недвусмысленно пояснила: на время Вальпургиевой ночи все внутренние раздоры полагается позабыть. А удержать Танит от поездки на шабаш было необходимо.

Девушка явно недооценивала предстоящее. При одной мысли о том, что она достанется на грязнейшую потеху всему пакостному сборищу, мускулы американца напряглись.

* * *

От первой атаки баск попросту ускользнул: пригнулся, отпрянул, прыгнул в сторону. Проворной перебежкой описал полукруг, метнулся между испанцем и хижиной. Склонился на ходу и выпрямился, уже сжимая второй меч, отобранный у одного из убитых.

— Потягаемся, командир? — спросил он с лютой ненавистью в голосе.

Мануэль мог бы произнести еще немало оскорбительных и не совсем несправедливых слов, однако предпочел беречь дыхание. Родриго приближался молча, по-мавритански вознося перед собою оба клинка. Его противник избрал эстремадурскую защиту, держа правое лезвие у плеча и выставив левое.

И тот, и другой отлично понимали, что пощады ни ждать, ни давать не приходится.

Встреться они лицом к лицу при иных обстоятельствах, сомнений в исходе рукопашной схватки не возникло бы: со слишком опытным, сильным, проворным бойцом столкнулся Мануэль. Именно Родриго свалил в единоборстве Торбьерна-Волчью Шкуру, от которого закаленные латники, нападавшие по двое и по трое, отлетали, словно гончие псы от разъяренного кабана.