— Вы пришли из такого далека?

— Увы...

— И уцелели в дороге? — брякнула Эрна, вовсе не желая обидеть гостя. Вопрос вырвался помимо воли.

— Как видите, — невозмутимо ответил бродяга.

И забыла бы его девушка, и оделила кубками все малочисленное собрание, и удалилась, как обычай велит, и вернулась в полутемную опочивальню столь же безвинной и веселой... Если бы не широченный седоусый рыцарь, который обосновался в уютном углу за очагом и не сумел сдержать презрения:

— Ты, огрызок, своими что ли силами уцелеть умудрился?

Менестрель медленно, излишне медленно обернулся:

— Вы ко мне обращаетесь, достойный сударь?

— К тебе, шелудивый молодец, — осклабился воин. — По внешности судя, ты с крысой осерчавшей не сладишь. А туда же: я, да я...

— Прошу прощения, — ровным, точно заводным, голосом произнес менестрель, — но что общего у крысы с лютней?

— Как? — поднял брови рыцарь.

— Верней сказать... — бродяга помедлил, словно смутившись. — Какого сволочного хрена вы встреваете в чужой разговор?

— Каа-а-ак?! — повторил рыцарь, на беду и позорище свое оказавшийся непонятливым.

— Сейчас поясню, — сказал менестрель. — Ежели молодая хозяйка чарку зазябшему гостю подносит, а с нею вместе и доброе слово, то незачем уши вострить.

Юноша говорил с обдуманной, рассчитанной, не оставлявшей задире выбора наглостью.

— Ах ты!.. — задохнулся от возмущения седовласый воин. — Ах ты гаденыш поганый! И ведь знаешь, подлец, что руки о вашу братию марать зазорно!

— Замарай, окажи милость! — хладнокровно сказал менестрель.

— Сам, крысенок, напросился! — проскрежетал рыцарь. Одним неуловимо проворным движением он выскользнул из-за стола, обнажив меч ранее, чем успел устойчиво утвердиться посреди зала.

Это оказалось ошибкой.

Менестрель мгновенно вскочил, шагнул навстречу закаленному в кровопролитии забияке, сделал короткое обманное движение, ухватил неприятельскую кисть, рванул на себя, развернулся, двинул рыцаря локтем по уху.

Седоусый отлетел на несколько футов и не упал только благодаря чьей-то вовремя подставленной ладони.

— Крыса! — прошипел он, выпрямляясь. — Ну, крыса поганая...

— Кусучее животное, доложу я вам, — лениво протянул бродяга. — Оклемались, ваша неустрашимость?

Удар, нацеленный в голову, послужил исчерпывающим ответом.

— Вот и славно, — мурлыкнул увернувшийся менестрель. — А теперь, ваша доблесть, не обессудьте...

* * *

Цыганка возникла тихо и нежданно, точно выступила прямо из воздуха. Мгновение назад рядом не было никого, только изредка всхрапывали задремавшие лошади.

Родриго очутился на ногах еще раньше, чем Эрна вскрикнула и непроизвольно закрылась ладонями.

— Здравствуй, красавчик! — раздался неприятный, надтреснутый старческий голос. — И ты, красотка, здравствуй. Дайте бабушке Мизке на ручку, слово скажу — верное, да нужное.

Скрюченная в три погибели, облаченная невообразимыми лохмотьями ведьма стояла, тяжко наваливаясь на корявую клюку. Морщинистое, темное лицо смахивало на большой грецкий орех, два черных, пылавших, точно раскаленные угли, глаза так и шныряли от Родриго к Эрне, тонкие поджатые губы слегка растягивались в ухмылке.

Испанец, немного растерявшись, пошарил в кармане валявшейся поблизости куртки, вынул маленький кошелек, протянул незваной гостье серебряную монетку.

— Посеребрил ручку, красавчик, посеребрил, драгоценный! Спасибо, сладкий, спасибо пригожий, да только не серебри ее, не золоти. Я на ручку прошу пустяк никчемный, тебе он безо всякой ценности либо нужды, а старой Мизке ой как пригодится!

Родриго недоуменно свел брови.

— Пустячок этот у тебя в седельной суме, — в левой, аккурат на донышке.

— А почему, старуха, ни лист не зашуршал, ни сучок не хрустнул, покуда ты приближалась? — с расстановкой осведомился опомнившийся и тотчас насторожившийся испанец.

— Мы, цыгане, умеем ходить неслышно, точно тени, красавчик, — хихикнула пришелица.

— А отчего это лошади глазом диким на тебя косятся, да все в сторонку норовят? — спросил Родриго.

— Глупые вам животины достались, красавчик, вот и норовят куда подальше от старой Мизки! Дай же пустяк никчемный, дай!

— Гони ее! — приподнялась Эрна. — Гони вон! — завизжала она, вскакивая и проворно закрываясь притиснутым к груди платьем. — Ради всего святого, ради Бога Самого, гони!