Здесь начало твориться необъяснимое.

Ни увещевания отца Беофреда, ни собственный упадок сил, наступивший после столь неожиданной беседы с головою Торбьерна, по-прежнему торчавшей над зубцами парапета, — ни командир, ни воин, ни слуга, ни конюх не дерзали приблизиться и выдернуть на совесть установленную испанцем пику — не смогли отвратить баронских мыслей от немедленного мщения. Иветта сказала, что неволей рассталась со своими спутниками там, где несколькими часами раньше люди Родриго перебили королевский отряд. Резонно было предположить: испанец и баронесса во весь дух улепетывают к востоку, по соображениям простой скорости надлежало не задерживаясь торопиться дальше.

Однако странное, почти болезненное любопытство толкнуло Бертрана поглядеть на хижину, в которой нелюбимую, но сладостную жену его подвергли позору и насилию. Де Монсеррат не задавался вопросом: зачем? Он рявкнул не допускавший возражений приказ и пустил коня вослед Шэггу.

Выскочив на поляну, свирепый, неукротимый пес неожиданно обмяк, поджал хвост, заскулил и несомненно бросился бы вспять, не перехвати его ловчий Томас. Лошади вели себя так же странно: плясали, пятились, поводили головами, пронзительно и перепуганно ржали.

Выпрыгнув из седла, Бертран остервенело пнул норовившую прижаться к его ногам собаку, миновал троих зарубленных басков, ударом кованого сапога выбил дощатую дверь домика.

Два голых мертвеца валялись по обе стороны широкого, крытого медвежьей шкурой ложа. А на буром, косматом мехе поблескивало в тусклом свете, лившемся через узкое оконце, подаренное когда-то самим Бертраном ожерелье из дорогого скатного жемчуга.

Не сорванное нетерпеливой рукой, не брошенное впопыхах — аккуратно расправленное почти безукоризненным кольцом. Покинутое намеренно и сознательно.

Де Монсеррат вышел наружу мрачнее грозовой тучи.

— Вишь, лошадки да собачка-то ополоумели, — негромко сообщал в это время ловчий Томас приятелю своему, Виллу. — Помяни мое слово, парень, тут неладное творилось.

— На конь! — зарычал Бертран.

— Еще минуту, ваша милость, — сказал Томас. И торопливо добавил: — Пожалуйста!

— Что стряслось?

Пригнувшись, ловчий медленно двинулся поперек прогалины, мимо домика, пристально осмотрел изломанные ветви, покружил у кромки плотно обставших поляну стволов, затем так же неторопливо двинулся назад.

— Кто-то бежал без оглядки, ваша милость. Спасался от чего-то, по пятам гнавшегося. Лошади сеньора де Монтагута много понатоптали сверху, но шесть кобылок скакали, ясное дело, без всадников — всадники-то вон, греются на солнышке... Спасались кобылки со всех копыт. Друг дружку толкали, не успевали по стежке протиснуться.

* * *

Воины слушали Томаса безмолвно. Бертран сощурился.

— Что здесь творилось и деялось, ваша милость, в точности не ведаю, и ведать не желаю. Одно скажу: чтобы сеньор де Монтагут эдак смазывал пятки салом, лесной пожар надобен. А того не приметно. Следок приметен. Странный следок, нехороший. Вот здесь он в чащобу ведет с прогалинки, а здесь — назад возвращается. И животинки бедные, сударь, следок этот чуя, умишка своего звериного лишиться готовы...

— На конь! — опять заревел барон.

— Тихо-то как, — шепнул Томас, уже сидя в глубоком седле. — Ой, не к добру, не к добру...

* * *

Во всем громадном Хэмфордском лесу было неестественно тихо. И лишь на поляне, где высились руины старинной часовни, где в невысокой древесной развилке угнездились двое измученных беглецов, ночные звуки возобновились как ни в чем не бывало.

Затянула стрекочущую песенку целая семейка цикад. Еле слышно шурша бархатистыми крыльями, начали витать большие серые мотыльки. Вышел на поиски улиток и лягушек проголодавшийся еж и, довольно пофыркивая, шелестел сухими травяными стеблями. Осторожно ухнул невидимый в дупле старого дуба ушастый филин.

Незримое присутствие друга и хранителя освободило потаенную прогалину от всепоглощавшего страха, внятного животным, птицам, насекомым, — и лишь человеческим существам, погрязшим в суете и мстительной злобе, неведомого.

До последней, уже непоправимой минуты.

Светоносный собеседник испанца Родриго берег укромный лесной уголок от натиска лютовавших в эту глухую ночь злобных сил. А Эрна и Родриго спали, обнявшись, и тихо, тепло дышали в лицо друг другу.

Солнце взошло, наконец, и Рекс, порядком приунывший, встрепенулся:

— Будем беспокоиться по поводу предстоящей ночи, когда окончится наступающий день, ухмыльнулся он. — А теперь самое время поразмыслить о плотном, основательном завтраке.

Настал черед ухмыльнуться герцогу.

— Насчет завтрака побеседуем отдельно. Заранее не обольщайся, mon ami.

— ??!

— Но в любом случае, — невозмутимо продолжил де Ришло, — отсюда пора выбираться. И подыскать хорошее убежище Саймону.