Стекло Москвы горит меж ребрами гранеными.

Необоримые кремлевские слова —

В них оборона обороны;

И брони боевой и бровь, и голова

Вместе с глазами полюбовно собраны.

И слушает земля – другие страны – бой,

Из хорового падающий короба:

– Рабу не быть рабом, рабе не быть рабой, —

И хор поет с часами рука об руку.

3–11 февраля 1937

Строки из второго процитированного воронежского стихотворения отражают полученные еще до ссылки впечатления от московского военного парада (или парадов).

Испанские баски-футболисты чувствуют себя в столице СССР своими. Так же хорошо было бы в Москве и Чаплину, если представить, что он сошел бы с экрана и вышел на московскую улицу.

Чарли Чаплин

вышел из кино,

Две подметки,

заячья губа,

Две гляделки,

полные чернил

И прекрасных

удивленных сил.

Чарли Чаплин —

заячья губа,

Две подметки —

жалкая судьба.

Как-то мы живем неладно все —

чужие, чужие…

Оловянный

ужас на лице,

Голова

не держится совсем.

Ходит сажа,

вакса семенит,

И тихонько

Чаплин говорит:

«Для чего я славен и любим

и даже знаменит…»

И ведет его шоссе большое

К чужим, к чужим…

Чарли Чаплин,

нажимай педаль,

Чарли, кролик,

пробивайся в роль,

Чисти корольки,

ролики надень,

А твоя жена —

слепая тень, —

И чудит, чудит чужая даль…

Отчего

у Чаплина тюльпан?

Почему

так ласкова толпа?

Потому —

что это ведь Москва!

Чарли, Чарли,

надо рисковать,

Ты совсем

не вовремя раскис,

Котелок твой —

тот же океан,

А Москва

так близко, хоть влюбись

В дорогую дорогу…

1937

В стихотворении узнаются детали из фильмов Чаплина – неизменная дорога и роликовые коньки (на них катается его герой-официант еще в фильме «Скейтинг-ринг» 1916 года; вспоминается и эпизод катания на роликах по универмагу в «Новых временах»). Что такое «корольки» или «корóльки» (строчка публикуется в некоторых изданиях так: «чисть корольки») – остается неясным. Стихотворение написано, очевидно, уже после возвращения из Воронежа – в нем чувствуется радость от встречи с Москвой. Герой Чаплина, маленький дерзкий бродяга, бедный, но не сдающийся, жуликоватый, но щедрый, сохраняющий и в нищете доброту и галантность – Давид, неизменно побеждающий встающих на его пути Голиафов, – был очень близок скитальцу Мандельштаму. В воронежском стихотворении «Я молю, как жалости и милости…», в котором выражена неизменная любовь Мандельштама к Франции, появляется маленький бродяга из «Огней большого города»:

А теперь в Париже, в Шартре, в Арле

Государит добрый Чаплин Чарли —

В океанском котелке с растерянною точностью

На шарнирах он куражится с цветочницей…

Стихотворение написано 3 марта 1937 года – всего чуть более двух месяцев отделяют его появление от возвращения поэта в Москву, где вновь прозвучит чаплиновский мотив. «Москва повторится в Париже, / Дозреют новые плоды…» («Стансы», 1937) – утверждает поэт. На Красной площади, где автору «Четвертой прозы» мерещился Вий, теперь поэт, признавший свою вину, видит Сталина в окружении восторженной толпы:

Пусть недостоин я еще иметь друзей,

Пусть не насыщен я и желчью и слезами,

Он все мне чудится в шинели, в картузе

На чудной площади с счастливыми глазами.

«Когда б я уголь взял для высшей похвалы…», 1937

С этими стихами перекликаются другие, написанные в это же время:

Час, насыщающий бесчисленных друзей,

Час грозных площадей с счастливыми глазами…

Я обведу еще глазами площадь всей,

Всей этой площади с ее знамен лесами.

«Как дерево и медь Фаворского полет…», 1937

Изображения Сталина в длинной шинели были у всех на виду. Однако шинель появляется в воронежских стихах Мандельштама раньше, в 1935 году, и восходит, по нашему мнению, к еще одному источнику, имеющему определенную связь с Москвой. В первом четверостишии «Стансов» (1935, май – июль) Мандельштам недвусмысленно заявляет:

Я не хочу средь юношей тепличных

Разменивать последний грош души,

Но, как в колхоз идет единоличник,

Я в мир вхожу – и люди хороши.

Все ясно: надо принять действительность, идти вместе с народом, стать одним из «сознательных» граждан страны. Ниже сказано еще прямее: «Я должен жить, дыша и большевея». Первое четверостишие продолжает, однако, немотивированное, казалось бы, описание воинской шинели:

Люблю шинель красноармейской складки —

Длину до пят, рукав простой и гладкий

И волжской туче родственный покрой,

Чтоб, на спине и на груди лопатясь,

Она лежала, на запас не тратясь,