Соня вместе с врачом убрали послед, обработали пуповину, завернули в куски чистых простыней – пеленки еще не заготовили – маленькое, тепленькое существо, которое, наоравшись, заснуло.

Тимофей Сергеевич, тоже измученный всем этим действом, повел врача в ванную вымыть руки. Соня быстро собрала на стол. Уселись и начался долгий и трудный разговор.

Соне вкратце пришлось рассказать о жизни семьи после смерти отца, о беззаветной жертвенности матери, выкормившей и поставившей на ноги всех шестерых детей, уже и Зайнап учится в педучилище. О несчастье, случившемся с девочкой. О том, как она, Соня, не сможет никогда родить своего ребенка, потому что в девичестве жестоко простудила свою женскую детородную область, о том, как много лечилась везде и у всех. И снова о Зайнап – замечательной, чистой, доброй девочке.

Соня рассказывала и плакала, и убеждала врача:

– Мы с мужем воспитаем эту девочку, она наша, родная.

Врач, проживший очень много на свете, уже дослужившийся до звания майора медицинской службы, видел-перевидел всякое, сейчас был удивлен, потрясен и растерян. Удивлен тем, что увидел, как девочка-подросток, пусть семь месяцев, но выносила вполне жизнеспособного детеныша; потрясен всем увиденным; растерян от самой сути просьбы. Ведь супруги просили выписать справку, что ребенка родила Соня…

– Это же нарушение всех законов, меня же разжалуют и засудят, если узнают о подделке. Мне уже на пенсию пора, дослужить бы, дождаться бы, чтоб квартиру где-нибудь в России дали! А меня в тюрьму упекут! Где гарантии, что наша юная роженица не захочет потом, когда повзрослеет, созреет, взять ребенка себе?

– Доктор, мы с вами военные люди, у нас граница рядом, где гарантии, что нас не убьют здесь, сегодня или завтра? Поймите, это же родные сестры, девочка еще никак не может стать настоящей матерью, ни физически, ни материально. А мы с Сонечкой столько лет лечились, чтобы родить, мы так хотели ребенка! Сам Бог нам послал эту девочку, мы всю свою жизнь положим на ее воспитание, а насчет вашего жилья – я приложу все силы, подключу всех бывших сослуживцев, имеющих полномочия, я обязательно вам помогу!

Уговорили доктора, сегодня же он выписал официальную справку, заверенную всеми имеющимися печатями, о рождении на дому у Ф.И. О. девочки весом два килограмма двести граммов, длиной сорок три сантиметра – в десять часов сорок пять минут, 2 февраля 1960 года.

К груди девочку не приложили. Соня туго спеленала длинным холщевым полотенцем грудь Зайнап, которую распирало и распирало пришедшее молоко. В первые часы малышку напоили слегка подслащенной водичкой; Тимофей Сергеевич немедля на машине сгонял в кишлак, купил козьего молока, парного, только что сдоенного. Соня разводила молоко четырьмя частями кипяченой воды и кормила маленькую прожорливую девчонку не по часам, а когда та требовала громким настойчивым плачем.

С этого времени они с Тимофеем навсегда забыли, что такое покой, чем дальше – тем больше, точно по поговорке: маленькие дети спать не дают, а большие жить не дают…

Зайнап после родов немного оправилась, окрепла. Тот же доктор написал ей справку о длительном и тяжелом заболевании, чтобы предоставить в училище. Пора уже было ей отправляться домой и продолжать учебу. И жизнь.

Девочка все это время с удивлением смотрела на младенца, на то, как Соня кормит, купает, пеленает ребенка, и несколько раз пыталась помочь сестре. Соня строго запретила Зайнап брать ребенка на руки, боялась, что в девочке, не дай бог, заговорит материнский инстинкт. Хоть годы и юные, а вот дала же ей природа, хоть и не до конца, выносить вполне здорового ребенка. Вдруг и чувства материнские зародятся?

Утром Тимофей Сергеевич ушел, попрощавшись с Зайнап:

– Поезжай, сестренка, домой и забудь все, что с тобою случилось. А еще тверже забудь о Галочке (так в честь матери назвали новорожденную). Я тебя люблю, но к нам ты пока не приезжай, живи своей жизнью, распорядись ею с умом и береги себя.

Поцеловал и ушел. Зайнап плакала, она все-таки уловила укор в словах Тимофея, а главное, теперь она никогда не будет желанной гостьей в их доме, это она тоже поняла четко.

Соня тоже плакала, ей было жалко сестренку, но она полностью поддерживала мужа – никому не нужны никакие воспоминая.

Пришла машина. Зайнап тихонечко попросила:

– Сонечка, можно я просто посмотрю?

Подошла к кроватке, оторопела: на нее смотрели как будто бы уже совсем понимающие глаза, глаза в пол-лица, огромные, голубые – глаза Петра.

Отскочила, схватила приготовленную Соней коробку с продуктами, свою сумку, чмокнула сестру в щеку и бегом выскочила на улицу.

Эти же глаза она увидела лишь через двадцать лет…

Зайнап вернулась в училище с немного осунувшимся лицом, похудевшая, что-то в ней изменилось, взгляд стал серьезным и устремленным в себя. Но время шло, вот и день рождения настал, ей исполнилось пятнадцать лет. Мама напекла пирожков; по дороге в училище Зайнап купила несколько бутылок лимонаду, и после занятий устроили в аудитории праздник. Долговязый староста собрал денег, успел сбегать и купить Зайнап подарок. Он не додумался купить ей шарфик, какие-нибудь духи или брошечку, он купил большую куклу с большими голубыми глазами. Зайнап заплакала, все приняли ее слезы за радость и благодарность, но она плакала совсем по другой причине.

Нельзя сказать, что в ней проснулись или зародились материнские чувства, Соня правильно поступила, не дав ей ни разу приложить ребенка к груди и не дав подержать на руках. Но иногда Зайнап просыпалась ночью, как будто от пристального взгляда больших голубых глаз – она не успевала их рассмотреть, видение сразу исчезало.

Эта кукла снова напомнила обо всех злоключениях, поэтому девочка и заплакала.

Подошло лето, наступили каникулы. Зайнап работала по дому, теперь уже не она помогала матери, а, наоборот, мать помогала ей. Они обмазали дом свежей глиной, смешанной с соломой и коровьим пометом; побелили дом внутри и снаружи, обрезали засохшие ветки винограда, насажали много ярких цветов, их дворик был чистеньким и нарядным.