Тетя Поля полезла в шкаф за одеждой, дабы скрыть мой позор, а сама позорница обратилась к Анне Михайловне:

– А которую из комнат снимал Девочкин? – Анна Михайловна объяснила какую. – Все сходится, – вспомнив некоторый момент, выдала я. – Именно в его комнате этой ночью я видела силуэт человека с топором.

Все ахнули.

– Почему ты мне не сказала? – набросился на меня вторично Николай. Я надевала протянутую мне тетей Полиной кофту пятидесятого размера. Не впервой.

– Я решила, что мне показалось.

Мы зашли в комнату Вадима Дмитриевича и потянули носами.

– Чем здесь пахнет?

Посреди помещения стояла большая спортивная сумка. Черт дернул Куприна к ней наклониться и расстегнуть…

Его вырвало прямо на истерзанные куски плоти, на то, что ранее было его женой, остальные вскрикнули, а Хрякин поспешно прижал мое лицо к своей необъятной грудной клетке, стремясь оградить от этого триллера. Участковый пошел вызывать подкрепление и труповозку. Последующие три-четыре часа мы провели словно в фильме ужасов или, на худой конец, в кошмарном сне. Стоит ли говорить, что ужинать никто не стал?

У меня от этого всего извилины намотались на уши. Как такое могло случиться, что такой веселый, милый и коммуникабельный человек оказался жестоким полоумным маньяком-насильником и расчленителем? Нет ответа. Была ли маска балагура и обожателя прекрасного пола его единственной маской? Или это была не маска, просто он больной человек, у которого иногда случалось что-то вроде эпилептического припадка?

В пользу этой версии склонялась Анна Михайловна:

– Поверь, Юля, ты ничем не виновата, ты никак его не спровоцировала. Мой отец был психиатром, он говорил, что серийные маньяки – по-настоящему больные душой люди, у которых весной и осенью просыпаются их скрытые наклонности. Скорее всего, ты напомнила ему какую-нибудь одноклассницу, которая однажды ему отказала или посмеялась над ним. Первое время он боролся с собой, а когда вы остались наедине, внутренний тормоз отказал. То же случилось и с Диной.

Обменявшись переживаниями и эмоциями, мы стали расходиться по «номерам», но до этого решили навестить художника. Он долго нам не открывал, а открыв, заявил первым делом, что не любит, когда его отрывают от работы, и только после этого осведомился, а не случилось ли чего. На вопрос, не слышал ли он что-нибудь необычное сегодня, криков, выстрела, стонов или грохота, Диего отрицательно покачал головой, обратив наше внимание на то, что, похоже, он сидит на какой-нибудь наркотической дури, таким образом выпадая на некоторый период времени из суровой реальности. Только это могло объяснить его странное поведение.

Стоило переступить порог домика, как меня начало трясти – последствия пережитого стресса. Меня то знобило от холода, то бросало в жар, то снова знобило, короче, лихорадило по полной. А бедный Хрякин не знал, что со мной делать. Посадив на кровать, усердно поглаживал макушку, чуть не протер ее до дыры, приговаривая:

– Ну-ну, все закончилось, все позади, все будет хорошо…

Все было бесполезно, это меня только больше расстраивало, напоминая тот кошмар, который мне пришлось пережить. Додумавшись до этого, Николай с целью отвлечения от произошедших событий принялся меня целовать. Сначала осторожно, боясь напугать, но затем его поцелуи стали горячее, я на них ответила, и пошло-поехало…

– Ты что делаешь? – проснувшись, спросил меня в половине десятого Николай, застав возлюбленную за чтением. Сама возлюбленная пробудилась куда раньше и успела натянуть на себя позабытую вчера ночную рубашку, так как стеснялась предстать голышом.

– Изучаю категорический императив Канта.

– Кант, Кант… Философия, что ли? – проявил чудеса смекалистости Колька, вспомнив давно ушедшие времена и, как мне показалось, об их уходе жалея. Ну ничего себе, я-то уверена, что никогда по этим тюрьмам под названием «школа» и «институт» не заскучаю.

– Угу, – подтвердила я его догадку. – А ты изучал в институте философию?

– Изучал. Кажется… – Он перевернулся на спину. – А когда экзамен сдаешь?

– В середине июня. – Я перелистнула страницу, переходя к следующему параграфу.

– Так не скоро! Всегда заранее учишь? – изумился возлюбленный, поворачиваясь снова на бок, чтобы лучше меня видеть.

– Да. – Я захлопнула книгу. Похоже, выучить сегодня что-нибудь мне так и не удастся.

Я встала и потопала к сумке, чтобы убрать учебник до лучших времен. Когда мне готовиться к экзаменам? Понятия не имею. Наверное, вместо долгожданного «красного» диплома – а иначе за что страдать, только за «красный» – меня отчислят из сего заведения с позором.

– Хорошая ночнушка, – похвалил мое одеяние Хрякин, разом направив мои мысли в иное русло. Я стала себя разглядывать. Он что, издевается?! Да рубашка на черта похожа, да и ленточки куда-то посеялись… Боже!

– Ленточки, ленточки-и-и! – запрыгала я.

Но парень мой истолковал это восклицание по-своему и вдумчиво произнес:

– Да, с ленточками было бы лучше. Но так тоже ничего.

– Да нет же. Ленточки! Я знаю, где сейчас маньяк!

Спаситель спрыгнул с кровати.

– Что?! – Пришлось рассказать ему про ночной поход и про то, откуда взялся в доме участковый. – Нужно туда сходить, – авторитетно заявил Хрякин, выслушав меня от начала до конца и ни разу не перебив. Акунинскому следовало бы поучиться!