Одиссея последнего романтика
вернуться

Григорьев Аполлон Александрович
Шрифт:

1843

Тайна скуки {120}

Скучаю я, — но, ради бога, Не придавайте слишком много Значенья, смысла скуке той. Скучаю я, как все скучают… О чем?.. Один, кто это знает,— И тот давно махнул рукой. Скучать, бывало, было в моде, Пожалуй, даже о погоде Иль о былом — что всё равно… А нынче, право, до того ли? Мы все живем с умом без воли, Нам даже помнить не дано. И даже… Да, хотите — верьте, Хотите — нет, но к самой смерти Охоты смертной в сердце нет. Хоть жить уж вовсе не забавно, Но для чего ж не православно, А самовольно кинуть свет? Ведь ни добра, ни даже худа Без непосредственного чуда Нам жизнью нашей не нажить В наш век пристойный… Часом ране Иль позже— дьявол не в изъяне,— Не в барышах ли, может быть? Оставьте ж мысль — в зевоте скуки Душевных ран, душевной муки Искать неведомых следов… Что вам до тайны тех страданий, Тех фосфорических сияний От гнили, тленья и гробов?..

1843

Памяти В*** {121}

Он умер… Прах его, истлевший и забытый, В глуши, как жизнь его печальная, сокрытый, Почиет под одной фамильною плитой Со многими, кому он сердцем был чужой… Он умер — и давно… О нем воспоминанье Хранят немногие, как, старое преданье, Довольно темное… И даже для меня Темнее и темней тот образ день от дня… Но есть мгновения… Спадают цепи лени С измученной души — и память будит тени, И длинный ряд годов проходит перед ней, И снова он встает… И тот же блеск очей Глубоких, дышащих таинственным укором, Сияет горестным, но строгим приговором, И то же бледное высокое чело, Как изваянное, недвижно и светло, Отмечено клеймом божественной печати, Подъемлется полно дарами благодати — Сознания борьбы, отринувшей покой, И року вечному покорности немой.

1843

К ***

«Мой друг, в тебе пойму я много…» {122}

Мой друг, в тебе пойму я много, Чего другие не поймут, За что тебя так судит строго Неугомонный мира суд… Передо мною из-за дали Минувших лет черты твои В часы суда, в часы печали Встают в сиянии любви, И так небрежно, так случайно Спадают локоны с чела На грудь, трепещущую тайно Предчувствием добра и зла… И в робкой деве влагой томной Мечта жены блестит в очах, И о любви вопрос нескромный Стыдливо стынет на устах…

1843

Воззвание {123}

Восстань, о боже! — не для них, Рабов греха, жрецов кумира, Но для отпадших и больных, Томимых жаждой чад твоих, — Восстань, восстань, спаситель мира! Искать тебя пошли они Путем страдания и жажды… Как ты лима савахванй {124} Они взывали не однажды, И так же видели они Твой дом, наполненный купцами, И гордо встали — и одни Вооружилися бичами…

Январь 1844

Памяти одного из многих {125}

В больной груди носил он много, много Страдания, — но было ли оно В нем глубоко и величаво-строго, Или в себя неверия полно — Осталось тайной. Знаем мы одно, Что никогда ни делом, ниже словом Для нас оно не высказалось новым… Вопросам, нас волнующим, и он, Холодности цинизма не питая, Сочувствовал. Но, видимо страдая, Не ими он казался удручен. Ему, быть может, современный стон Передавал неведомые звуки Безвременной, но столь же тяжкой муки. Хотел ли он страдать, как сатана, Один и горд — иль слишком неуверен В себе он был, — таинственно темна Его судьба; но нас, как письмена, К себе он влек, к которым ключ потерян, Которых смысл стремимся разгадать Мы с жадною надеждой — много знать. А мало ль их, пергаментов гнилых, Разгадано без пользы? Что ж за дело! Пусть ложный след обманывал двоих, Но третий вновь за ним стремится смело… . . . . . . . . . . . . . . . Таков удел, и в нем затаено Всеобщей жизни вечное зерно. И он, как все, он шел дорогой той, Обманчивой, но странно-неизбежиой. С иронией ли гордою и злой, С надеждою ль, волнующей мятежно, Но ей он шел; в груди его больной Жила одна, нам общая тревога… Страдания таилось много, много. И умер он — как многие из нас Умрут, конечно, — твердо и пристойно; И тень его в глубокой ночи час Живых будить не ходит беспокойно. И над его могилою цветут, Как над иной, дары благой природы; И соловьи там весело поют В час вечера, когда стемнеют воды И яворы старинные заснут, Качаяся под лунными лучами В забвении зелеными главами.