Одиссея последнего романтика
вернуться

Григорьев Аполлон Александрович
Шрифт:

17 февраля 1858

Флоренция

Отзвучие карнавала {235}

Помню я, как шумел карнавал, Завивался змеем гремучим, Как он несся безумно и ярко сверкал, Как он сердце мое и колол и сжимал Своим хоботом пестрым и жгучим. Я, пришелец из дальней страны, С тайной завистью, с злобой немою Видел эти волшебно-узорные сны, Эту пеструю смесь полной сил новизны С непонятно-живой стариною. Но невольно я змею во власть Отдался, закружен его миром, — Сердце поняло снова и счастье, и страсть, И томленье, и бред, и желанье упасть В упоеньи пред новым кумиром.

Май 1858

Чивитта-Веккиа

Из Мицкевича {236}

Прости-прощай ты, страна родная! Берег во мгле исчезает; Шумит и стонет бездна морская, В воздухе чайка ныряет. Дальше за солнцем, куда покатилась Его голова золотая. Солнце до завтра с нами простилось. Прощай, страна ты родная! Завтра я снова румяную зорю, Солнце увижу я снова. Увижу небо, увижу море… Не узрю лишь края родного. Замок, где мы пировали толпою, Вечное горе покроет… Двор прорастет зеленой травою, Глухо пес верный завоет.

<1858>

«Прощай и ты, последняя зорька…» {237}

Прощай и ты, последняя зорька, Цветок моей родины милой, Кого так сладко, кого так горько Любил я последнею силой… Прости-прощай ты и лихом не вспомни Ни снов тех ужасных, ни сказок, Ни этих слез, что было дано мне Порой исторгнуть из глазок. Прости-прощай ты — в краю изгнанья Я буду, как сладким ядом, Питаться словом последним прощанья, Унылым и долгим взглядом. Прости-прощай ты, стемнели воды… Сердце разбито глубоко… За странным словом, за сном свободы Плыву я далеко, далеко…

Июнь 1858

Флоренция

К Мадонне Мурильо в Париже {238}

Из тьмы греха, из глубины паденья К тебе опять я простираю руки… Мои грехи — плоды глубокой муки, Безвыходной и ядовитой скуки, Отчаянья, тоски без разделенья! На высоте святыни недоступной И в небе света взором утопая, Не знаешь ты ни страсти мук преступной, Наш грешный мир стопами попирая, Ни мук борьбы, мир лучший созерцая. Тебя несут на крыльях серафимы, И каждый рад служить тебе подножьем. Перед тобой, дыханьем чистым, божьим Склонился в умиленьи мир незримый. О, если б мог в той выси бесконечной, Подобно им, перед тобой упасть я И хоть с земной, но просветленной страстью Во взор твой погружаться вечно, вечно. О, если б мог взирать хотя со страхом На свет, в котором вся ты утопаешь, О, если б мог я быть хоть этим прахом, Который ты стопами попираешь. Но я брожу один во тьме безбрежной, Во тьме тоски, и ропота, и гнева, Во тьме вражды суровой и мятежной… Прости же мне, моя святая Дева, Мои грехи — плод скорби безнадежной.

36 июля 1858

Париж

«Мой старый знакомый, мой милый альбом!..» {239}

Мой старый знакомый, мой милый альбом! Как много безумства посеяно в нем! Как светит в нем солнце Италии яркое, Как веет в нем жизни дыхание жаркое Из моху морского, из трав и цветов, Из диких каракуль и диких стихов. Мой старый знакомый, мой милый альбом, Как будто поминки творю я по нем, Как будто бы севера небо холодное Все светлое, яркое в нем и свободное Туманом своим навсегда облекло… Как будто навек все что было — прошло!

7 ноября 1858

С. Петербург

«И всё же ты, далекий призрак мой…» {240}

И всё же ты, далекий призрак мой, В твоей бывалой, девственной святыне Перед очами духа встал немой, Карающий и гневно-скорбный ныне, Когда я труд заветный кончил свой. Ты молнией сверкнул в глухой пустыне Больной души… Ты чистою струей Протек внезапно по сердечной тине,