Видели бы они их, когда конногвардейцы тащились обратно…

Его высочество великий князь Константин точно бы постригся в монахи или удавился, встреть своих подшефных после праздника.

Офицеры, обучавшиеся и получившие звание непосредственно в войсках, отличались от своих коллег, окончивших кадетские корпуса, более низким теоретическим уровнем, но более человечным отношением к солдату, уважение к которому они пронесут через всю свою службу. Именно таких офицеров русские солдаты потом называли отцами-командирами и нередко жертвовали жизнью, заслоняя их грудью в бою… России в то время приходилось часто воевать, охраняя и расширяя свои владения, и воинский мундир пользовался в обществе огромным уважением и авторитетом в самом высоком понятии этого слова.

Русские матери, молясь за своих детей, безропотно ждали сыновей из многочисленных походов, оплакивая буйные их головушки, сложенные по всей Европе, но зато и Россия постепенно превращалась в могучую державу с обширными территориями.

Русские люди умели и работать, и веселиться, и воевать!!! Незабвенный Александр Суворов как-то воскликнул: «Боже! Какое счастье, что я русский!..».

Россия вновь возродится и расцветет лишь тогда, когда вслед за Суворовым и с таким же восторгом мы повторим его слова!!!

Первого ноября, в день святых бессребренников Космы и Дамиана, эстандарт-юнкера отмечали свое производство, а заодно и Кузьминки, как называли в народе этот праздник, в просторном петербургском доме князей Оболенских. Кроме юнкеров, гостей было немного. Присутствовали лишь юная кузина Григория Оболенского с родителями и старая тетка, которая много лет жила в доме князя Владимира.

Юная кузина глаз не сводила с Нарышкина. Тоненькая фигурка ее еще не получила достаточного развития, и самым запоминающимся в ней были красивые карие глаза на продолговатом чуть веснушчатом лице. Видимо кто-то из взрослых, то ли в шутку, то ли всерьез, сказал ей, что чуть прикрытые ресницами, они имеют необыкновенный шарм и глубину, привлекая интерес и взгляды мужчин, поэтому княжна бесконечно щурилась.

По-всему чувствовалось, что обе семьи очень дружили и во всем поддерживали друг друга. Старая тетка пользовалась в обеих семьях огромным уважением. Своих детей у нее не было, поэтому души не чаяла во внучатых племянниках, особенно в младшенькой племяннице. Вот и сейчас, про себя улыбаясь, следила она за стараниями Софьюшки понравиться этому чурбану в форме. «Научится еще кокетничать! – думала она. – Все еще впереди у девчонки, особенно когда к ее приданому прибавлю свою деревеньку с тысячей душ».

Обед продолжался довольно долго: Оболенские любили покушать в свое удовольствие, поэтому их француз повар получал содержание наравне с русским генералом.

Вина пап`a Оболенского выписывал из Франции и Германии.

Юнкера ели и пили на славу…

– Водки бы! – отставил хрустальный бокал с золотым ободком младший Оболенский и, игнорируя салфетку, вытер губы тыльной стороной ладони, размазав по ней красные капельки душистого вина.

Он решил сегодня потрясти родственников простотой привившихся в казарме нравов. Поводив ладонью над столом, взял с тарелки сочный кусок телятины и смачно откусил от него, вымазав щеки. Забывшая в очередной раз прищурить глаза его кузина, приложив к губам салфетку, прыснула со смеху. Тетка сделала вид, что не обратила внимания на бестактность, решив: «Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало…». Пап`a Оболенского, его брат и их жены шокированно глядели на сына и племянника.

– Вкусно! – произнес тот с набитым ртом. – Как в трактире… – сосредоточившись, добавил по-французски, завидев вошедшего повара с фарфоровым блюдом в руках.

Француз от возмущения чуть не выронил поднос, развеселив даже взрослых.

– Григорий! Станешь так себя вести, придется опять нанять гувернера, – по-французски обратилась к сыну княгиня.

– Мам`a! Пожалей свои розы, – снова развеселил общество молодой князь.

Насытившись, Максим попытался заговорить с княжной, однако без особого успеха – она вновь с прищуром разглядывала Нарышкина.

Тот же после казармы никак не мог отъесться, к тому же на столе было столько вкусного…

В середине ноября, после вольных работ, начались обычные пешие учения, выводка коней, полковой наряд, езда сменами в манеже и взводами на плацу, разводы и дворцовые караулы; то есть самое тяжелое полугодие в мирной жизни лейб-гвардии Конного полка. Все офицеры прибыли из отпусков и начали заниматься со своими подразделениями. Во втором эскадроне приступил к службе большой друг эстандарт-юнкеров – поручик Вебер.

Несмотря на то что имели полное право покинуть казарму и жить дома, – папа Оболенского прямо-таки умолял их жить у него – юнкера остались в казарме до получения офицерского чина.

«И зачем им это? – недоумевал Вебер. – Значит, недостаточно господами занимаюсь, – делал он вывод, – коль еще служба не опротивела…»

Оболенскому нравились простота нравов и отношений, он отдыхал от светских условностей и этикета. Нарышкин в самом начале службы дал себе слово до получения офицерского чина жить вместе с солдатами, дабы закалить волю и тело. А Рубанову было просто хорошо с друзьями и не хотелось зависеть от чужих людей.