Цыган подсадил Пашку на коня.

— Вот по этой дороге гони.

Пашка повеселел. Забылась обида, одна мысль у Пашки: Карьку догнать!

— Вот цыгане-то какие бывают, не все воры... своей лошади не пожалел.

Пашка вглядывался вдаль — никакого мужика не видать.

— Неужто угнал? Ну, да Карька-то вон какой, не как эта... Нно! — кричал Пашка, подхлестывая лошадь поводом. Лошадь махала хвостом, не желая увеличивать шага.

В стороне от дороги Пашка заметил мужика с лошадью.

— Вон куда махнул, это чтоб следы замести.

— Я тебе покажу лошадей красть! — кричал Пашка, направляясь прямо по полосам.

Мужик, на удивленье Пашки, не бежал прочь, а стоял и ждал.

— Ты что же, пащенок, хлеб топчешь... дороги не знаешь?

У Пашки вся храбрость пропала — не Карька.

— Дяденька, тут мужик не прогонял лошади?

— Никакого мужика здесь не было. Да ты где Митряхиного коня-то взял? он с самого утра ищет...

— Это цыганова лошадь, он мне дал вора догнать.

— Какого цыгана?

— Да вон он там, у паскотинских ворот.

— Там... Ай-да туда! — и мужик быстро отвязал свою лошадь, вскочил на коня и прямиком, по хлебу, погнал лошадь.

У ворот цыгана не оказалось.

— Где же твой цыган? Молодой, а туда же путать, — укорял мужик Пашку.

— Митряха! — закричал он.

— А-а! — донеслось из лесу.

— Сюда-а! Конь нашелся!

Пашка ничего не понимал: куда делся цыган? Вспомнил, что за кустом лошадь ржала, хотел бежать туда, а мужик схватил его за ворот:

— Куда, удирать хочешь? Подожди, парень.

— Там лошадь ржала, как будто Карька, голос схожий.

— Пойдем, коли, вместе.

За кустом свежие следы, а лошади нет.

— Ты уж не с цыганом ли орудуешь, парень? Ты чей?

— У Силантия живу... Вороновский...

— Ай-да в деревню... что-то мне подозрительно... Черти... пакостники... — заругался мужик и взял у Пашки поводья: — за гриву держись.

Чувствует Пашка, что дело не ладно — дрожь какая-то напала, в висках токает.

— Ох, и попадет... Мужики озлятся... еще изобьют.

«У, шкода», — вспомнился ему замах дяди Силантия, и Пашка даже прижался к лошадиной шее.

Змейкой вьется лесная тропка от паскотинских ворот через лог, прямо к кузницам.

Мужик оглядывается на Пашку, точно угадывает его думы, а у Пашки одно на уме: бежать.

Только бы сворачивать к логу, заартачилась мужикова лошадь, — через канаву боится, крутит хвостом, в сторону воротит, в кусты.

— Куда тебя нелегкая несет! — ругался мужик и выпустил повод Пашкиной лошади.

Надоело, видно, тянуться ей за мужиковой лошадью, почувствовав свободу — остановилась.

Пашка спрыгнул с лошади — и назад, за кусты. Отбежал немного, остановился.

Слышал, как мужик ругался:

— Сбежал таки... сразу видно, что вор, цыганов подрушный.

— Митряха-а! — раздавалось по лесу.

Откликался ли Митряха, Пашка не слыхал, так как изо всех сил улепетывал в сторону от деревни — к Симану.

Воет ветер над Симаном, гнет деревья на острову. Пашка лежит под кустом, на крутом берегу и не замечает, как разыгрались волны, гоняются друг за другом, озоруют с лодками, привязанными у причала. Его отвлекла надвигающаяся туча.

«Кабы гроза сейчас, да ливень на деревню, а то молния бы... в Козихинский дом... Эх, запылал бы!»

Пашке будто бы полегчало от такого желанья, точно отплатил своему обидчику.

А Козихина он считал своим врагом и виновником всех своих бед. Особенно крепко затаилась обида, когда Козихин прогнал от склада, не дал посидеть и погреться на солнышке. А Пашке тогда так было хорошо и весело.

Когда он будет комиссаром, то непременно прогонит Козихина из заготконторы, непременно.

Пашке представилось, что как он явится к Козихину в дом, поднимет половицы, а там напрятано всякого добра — и заготконторского и своего, прежнего.

Недаром мужики на деревне кивали на Козихина и тихонько передавали, что половина разверстки Козихину пойдет. А сказать боятся, потому Ванька в городе комиссар.

Накрапывавший дождик вывел Пашку из комиссаровского состояния.

«Промочит» — думает Пашка, и забрался в самую середину куста.