– Но вы не вписали свое имя, – отметил Гайтнер.

– Вы сами его впишете, – ответил Мак, и Гайтнер наверху печатными буквами написал: «Morgan Stanley».

– Вы не поставили сумму, – сказал Гайтнер.

– 10 млрд долларов, – бросил Мак.

– Вы не можете подписать без решения вашего совета, – в смятении Тейн смотрел на Мака.

– Неужели? – переспросил Мак. – Мой совет в 24-часовой готовности. Они согласятся. А если нет, они меня уволят!

Бланкфейн сказал, что ему тоже необходимо поговорить с советом. «Думаю, что я не уполномочен», – заявил он, и остальные согласились, что тоже должны пройти через соответствующие процедуры.

Даймон встал, подошел к окну и решил, что соберет заседание совета по телефону прямо на месте. Он позвонил помощнице Кэти и сказал ей, чтобы та подключила директоров к линии. Другие руководители разошлись по отдельным конференц-залам, чтобы позвонить в офисы.

В 16:01 Уилкинсон наконец ответил на запрос Каплана. «Мы на финише, за исключением одного, – написал он, имея в виду Wells Fargo. – Сделка состоится».

В коридоре стоял и улыбался Пандит. «Мы только что вышли. Они собираются дать нам 25 млрд, и они придут с гарантией», – сказал он по сотовому таким тоном, будто только что выиграл в лотерее Powerball.

Мак, уже подписавший соглашение, позвонил Рою Бостоку, одному из членов совета Morgan Stanley, надеясь, что сможет успокоить других директоров по поводу своего стремительного решения.

– Я хочу дать вам фору, – сказал он. – Мы собираемся созвать совет минут через двадцать или около того. Это будет вопрос одобрения принятия 10 млрд долларов от TARP… Но я уже подписал.

– Я понимаю. Совет не будет препятствовать, – Босток знал, чего от него хотят.

Когда наконец начался совет Morgan Stanley, Босток сказал: «Джон, у нас не было выбора, кроме того, чтобы вы подписали. Это было правильно, – Босток призвал голосовать, пока не начались дискуссии. – Я за.»

А вот тон Даймона, обратившегося к совету, был мрачным. «Это асимметрично плохо для JP Morgan, – прошептал он по телефону. – Другими словами, деньги помогут более слабым банкам догнать нас. Но мы не имеем права быть эгоистами. Мы не должны стоять у них на пути».

В 17:38 Боб Хойт во время сбора подписанных документов послал и-мейл команде: «Продвигаюсь вперед, 5 готово, осталось 4».

Полсон, Гайтнер, Бернанке и Бэйр сидели в кабинете Полсона и ждали. За исключением ворчания Ковачевича, совещание шло хорошо, гораздо лучше, чем они ожидали. Фактически они только что национализировали финансовую систему страны, и никого не пришлось выносить из зала на носилках. Полсон, стуча пальцами по животу, как всегда, когда погружался в себя, все еще не мог поверить, что сделал это.

Он только что разговаривал по телефону с Бараком Обамой, фаворитом президентской гонки, который только что закончил речь об экономике в Толедо, штат Огайо. Затем он попытался поговорить с Джоном МакКейном, но не смог дозвониться.

В 18:23 Уилкинсон написал: «8 из 9 готовы… [S]tate [S]treet ждет совета… [Мы] практически закончили».

Две минуты спустя, в 18:25, Уилкинсон торжественно сообщил: «Сейчас у нас 9 из 9».

Каплан в Белом доме ответил: «Поразительно».

Дэвид Насон отнес подписанные документы Полсону.

Стоя в дверях кабинета, Насон молчал, пока Полсон и полдюжины его старших сотрудников осознавали важность момента.

– Мы только что пересекли Рубикон, – сказал он.

Эпилог

В течение всего нескольких месяцев Уолл-стрит и мировая финансовая система изменились почти до неузнаваемости. Каждый из бывших инвестиционных банков «большой пятерки» потерпел крах, был продан или преобразован в холдинговую банковскую компанию. Два гиганта ипотечного кредитования и крупнейший в мире страховщик были поставлены под государственный контроль. А в начале октября одним росчерком президентского пера Федеральное казначейство и, как следствие, американские налогоплательщики стали владельцами части когда-то самых гордых финансовых учреждений страны – спасение, которое казалось немыслимым всего несколько месяцев назад.

Но перекачивание десятков миллиардов долларов из Вашингтона на Уолл-стрит не сразу положило конец хаосу на рынках. Вместо того чтобы восстановить доверие, спасение дало противоположный эффект: эмоции и воображение инвесторов – те, что Джон Мейнард Кейнс называл «жизнерадостностью»,[742] – сорвались с поводка. Даже после того, как президент Буш сделал TARP законом, Dow Jones Industrial Average упал еще на 37 %.

Но были и другие последствия, которые оказали гораздо более сильное воздействие на психику американцев, чем непосредственно драмы, ежедневно разыгрывавшиеся на Уолл-стрит. После первых выплат по законопроекту возникли национальные дебаты о том, что волнения в финансовом секторе означают для будущего капитализма, о роли государства в экономике и о том, не изменилась ли эта роль навсегда.