Шрифт:
Опять что-то не то!
Ну, хорошо. Во втором случае можно применить двоеточие. Будет так:
…он испытывал на следующий день неприятное чувство: работа ему кажется поблекшей…
Нет, ей всё равно не то!
И вот, крутя-вертя, мучаясь и мучая других, Ирка по непонятному наитию прилаживает к ритмическому стыку сложный знак: запятую и тире.
Но о своей работе, о той внутренней, о которой он говорил во всём мире с одной лишь Людмилой, — он перестал говорить.
…он испытывал на следующий день неприятное чувство, — работа ему кажется поблекшей…
И стало видно, что запятая с тире работают! Всё стало на свои места. Да… но что сказал бы Гроссман?! Ирка звонит Екатерине Васильевне:
— Употреблял ли Василий Семёнович нетрадиционно запятую с тире?
— Да! Очень любил.
Потом догадка подтвердилась уже основательно, но об этом позже. И это только один пример работы впотьмах, на ощупь.
А время летело…
И статью, конечно, писала Ирка. А имя поставили Коротковой — для убедительности, что ли? — она же дочь! Я сплоховал.
В понедельник надо было категорически сдавать рукопись в набор, а в субботу Екатерина Васильевна вдруг надумала признаться, что у неё есть ксерокопия швейцарского издания романа, с которой работал (таки!) «Октябрь». Я встретился с нею в метро и взял ксерокопию.
Два текста, хотя и вышедшие один из другого, — это уже что-то. Но оставался один день. Присовокупив к нему ночь, Ирке удалось восстановить несколько купюр, сделанных в «Октябре».
Дальше было так.
Издательская работа приближалась к концу, уже пошла вёрстка. Редактор, к ужасу издательства, делает последние попытки угадать волю автора в многочисленных неясных и спорных местах…
И вдруг это случилось.
14 октября в издательство позвонил Фёдор Борисович Губер, сын вдовы Гроссмана, Ольги Михайловны Губер, и сказал, что должен незамедлительно приехать по делу чрезвычайной важности.
Нашлась рукопись романа!
Было трудно поверить. Но Фёдор Борисович открывает портфель, — и вот он, титульный лист романа, написанный рукою Гроссмана. Здесь и посвящение, о котором мы ничего не знали:
Моей матери Екатерине Савельевне Гроссман.
Откуда? Ведь все экземпляры рукописи арестовали. Даже копирку у машинисток забрали!..
К тому часу, когда на квартиру Гроссмана (по доносу Вадима Кожевникова) явилась оперативная группа для захвата романа, один экземпляр рукописи был уже надёжно укрыт.
У Гроссмана был друг детства Вячеслав Иванович Лобода. Прежде чем отнести роман в журнал к Кожевникову, Василий Семёнович, много жизнью учёный, отдал черновую, сильно правленую рукопись Лободе и попросил её сберечь. Лобода не дожил до того времени, когда негорящая рукопись перестала быть смертельно опасной. Продолжала хранить вдова. Так и хранила — в авоське, завёрнутую в полотняную тряпицу, как привёз её из Москвы в Малоярославец Вячеслав Иванович. При нежданных визитах вывешивала она эту авоську за окно, как привыкли вывешивать зимой продукты не имеющие холодильников простые советские люди. И даже потом, после публикации в «Октябре» и первых рецензий, долго ещё не решалась открыться. Может быть, уже не от страха — от привычки к нему.
Ирка в рукопись вцепилась, как голодная кошка. А там — страницы, абзацы, фразы, отдельные слова, отсутствующие в нашем тексте…
А книга уже пошла в печать.
Слава Богу, уговорили-таки нашу дирекцию сразу же делать второе, выправленное по рукописи, издание. Я скорее написал обо всём в Литгазету и сразу получил письмо.
Тов. Кабанов Вячеслав Трофимович.
Прочитал Вашу беседу в «ЛГ» от 14/XII—88 № 50 под названием «Рукою автора» и подумалось мне: «Вы в самом деле дурак или прикидываетесь?» Для того, чтобы напечатать роман «Жизнь и судьба», надо быть либо дураком, либо политическим недоумком в самой низшей степени. У меня всего 7 кл., не состою ни в партии, ни в профсоюзе, но мне до боли очевидно, что наша страна стала превращаться в страну дураков. Этот роман иначе как черносотенно-анархистским не назовёшь. Я понимаю, что Вы удивлены, но не один же Вы — дурак, Вас очень много. Вы напечатали бы мою книгу о перестройке, если бы был изумительнейший материал и если бы в книге были две фразы: 1. Партия — узурпатор свободы. 2. Горбачёв дурак, но ничего плохого не сделал? Я спрашиваю Вас. Напечатали б? Нет! Нет! Нет! Нет! Нет!
А почему печатаете Гроссмана «Жизнь и судьба»?
Я не знаю, стали бы Маркс и Ленин смеяться над Гроссманом. Полагаю, что нет. На дураков не обижаются. Дурак, это — надолго. Маркс не хотел даже отвечать профессору Евгению Дюрингу, но товарищи уговорили. И те, кто хлопал восторженно Дюрингу, когда тот обливал Маркса грязью, изгнали его из университета после выхода книги «Анти-Дюринг». А Маркс предвидел это, поэтому и не хотел. А вот за Маркса и Ленина заступиться оказалось некому. Я написал в ЦК КПСС Медведеву, напишу и ещё 10 раз, но ставлю Вас в известность, когда придёт пора спросить, чтобы Вы не говорили, что ничего не знали.
Ю. ВолодинНу что ж, когда придёт пора…
А пока что с Екатериной Коротковой-Гроссман что-то случилось. То она мало чем могла помочь и даже про швейцарское издание сказала, когда было поздно, но всё же была она с нами… А тут вдруг как будто чужая, словно за Маркса (Энгельса) норовит заступиться. Не хочется об этом говорить. Тем более, что всё это, в общем, обычно. Всегда с наследниками бывает нескучно. Была она одна, единственная Гроссман, кругом пустота, а всё, что есть, — вокруг неё. И вот-те на! Рукопись, оказалось, была ей неизвестна, принёс приёмный сын… Катя занервничала и стала тут и там говорить, что редактор своеволит, а рукопись возникшая — сомнительна. Сомнения необходимо было разрешить.
Собрали Комиссию по наследию Гроссмана. В Гнездниковском переулке дело было, в редакции «Вопросов литературы». Председательствовал Лазарь Ильич Лазарев. Присутствовали Бочаров Анатолий Георгиевич, Бенедикт Сарнов, Анна Самойловна Берзер, редактор, я. И, конечно, инициатор — Катя. Ирка тряслась от страха.
Ася Берзер — это легенда. Она как глянула на рукопись «от Лободы», так сразу и сказала:
— Это Гроссман!
Потом Ирка сделала доклад о том, как она видит, слышит и чувствует Гроссмана и как она работала. Доклад был выслушан с восторгом чувств, а Берзер публично и торжественно передала Ирине свою редакторскую эстафету.