— Или, скажем, Закконе, — выбирал Спешнев.

— «История тайных политических и религиозных обществ. Инквизиция, иезуиты, свободные судьи, тамплиеры, франкмасоны, совет десяти, карбонарии, иностранцы и т. д.», — послушно прочел по-французски Момбелли.

— А вот старая книга, где подробно говорится об организации обществ на примере масонского ордена иллюминатов в Баварии, слышали?

— Не приходилось, — признался Момбелли, уже машинально читая название вслух: — «Софисты и якобинцы».

Когда Петрашевский пошел провожать гостей к дверям, Спешнев чуть придержал его на лестнице, пропустив Момбелли вперед.

— Он, кажется, не совсем высказывается… Нет ли у них там чего в гвардии?

— Не знаю, но попробую разузнать, — Петрашевский усмехнулся, — об этом тебя допытывал Черносвитов!..

Дорогою, к удивлению своего спутника, Спешнев разговорился:

— Я, Николай Александрович, правда, не имел чести служить, однако волонтером дрался в Швейцарии, во время раздора между радикальными кантонами и Зондербундом.

Момбелли слушал с интересом, но молча о подробностях горных походов и стычек и тогдашнего положения дел в Швейцарии и не выказал удивления даже прощальным словам своего тезки, что он-де решится на все. Про себя лишь подумал, что при всей важности, своей учености барин этот не чужд греха многих путешественников, впрочем, греха простительного — прихвастнуть.

Собрались у Спешнева, как сговаривались, впятером. Момбелли, конфузясь, говорил по-прежнему не очень понятно — о том, чтобы ругать сообща все меры, принимаемые правительством, и поддерживать по-братски друг друга противу неудач и несчастий; и что если соединялись в подобные общества, как, например, иезуитское, со злой целью, то отчего же не соединиться с доброю? Маленький штабс-капитан Львов согласно кивал и только добавил, что дальше обстоятельства укажут, что делать.

— Пусть каждый выскажет, чего он хочет, — сказал Петрашевский, — и вместе займемся разбором всех предложений.

— Это уж какой-то ученый комитет будет, — заметил Спешнев.

А Момбелли не скрыл разочарованности:

— Я думал, мы сегодня сойдемся…

Однако на том и решили — яснее высказать мнения об общих началах и целях общества и как оно должно быть устроено, и для большей ясности к следующему разу изложить эти предметы письменно.

Неделю спустя, как обещались, пришли со статьями.

По просьбе Момбелли начал маленький Федор Львов, его друг. Целью он полагал взаимную помощь, а потом обстоятельства подскажут, как лучше устроить общество.

Спешневу это показалось расплывчатым, он перебил Львова:

— Переворот в России может случиться через несколько лет. Товарищество должно быть готово к тому, чтобы воспользоваться переворотом.

— Я полагаю, мы собрались помогать друг другу, — осторожно возразил Львов. — Если же у нас когда-нибудь произойдут перемены, то чтобы были люди, готовые их поддержать, не спорю, но в подробности, согласитесь, нам пока еще рано вдаваться.

Он вернулся к своей тетради и предложил, с дотошностью химика, из скольких человек должно состоять товарищество и как привлекать новых членов.

Момбелли больше заботило настоящее, нежели будущее.

— Люди добра и прогресса встречаются редко, — с сердцем читал он по своей тетрадке. — Да и они скоро погибают в жизненном водовороте, потому что не могут прибегать к тем средствам, к каким прибегают другие. От разрозненности людей образованных и с передовыми мнениями происходит множество зла. Сколько талантов кончают земное поприще незамеченными! Жар скоро потухает, не встречая поддержки, подавляемый всеобщим эгоизмом. Так покамест этого не случилось, и мы сами не очерствели — соединимся вместе, сольемся сердцем и духом. Станем обнаруживать злоупотребления административных лиц, станем стараться о доставлении известности и славы членам, будем содействовать взаимному возвышению!

— Значит, все это — ради охоты за местами?! — воскликнул с иронией Спешнев.

Момбелли, однако, продолжил чтение, потому что не ответил бы лучше, чем написал:

— У нас в России нет здравого общественного мнения — товарищество наше могло бы дать ему правильное нравственное развитие для исправления многих удручающих жизнь зол.

— Не будем входить в рассуждения о выгоде солидарности! — когда Момбелли закончил, сказал Петрашевский.

Он бы, разумеется, желал быта общественного, каким его представляет Фурье. Пути, которыми можно этого достигнуть, вот что, по его мнению, необходимо рассмотреть.

— На этот счет я, как обещался, пишу, только еще не успел дописать. Другой раз прочту, господа, об этом.

— Я, господа, признаю лучшим общество коммунистское, — объявил Спешнев, — и считаю, что товарищество надобно составлять с чисто политическою целью.

Он вынул из кармана листок и прочел свое рассуждение:

— Существуют три внеправительственных пути действия: иезуитский — тайной интриги; путь явной пропаганды; восстание. Среди нас есть сторонники каждого. Говорят, товарищество составится, если все будут между собой согласны. Но коалиции разных партий для временных согласованных действий настолько обычны в истории, что не стоит приводить примеры. Практика часто может не принимать во внимание различия исходных принципов, так как совершенно разнородные системы иногда приводят к совершенно одинаковым выводам… Да, господа, если бы мне нужно было действовать, я бы избрал последний из путей, то есть открытую силу, а средством к тому — бунт крестьян! Но допускаю, что больше шансов, если свести все три дороги вместе. Надобно устроить один центральный комитет, которого занятие будет создание частных: комитета товарищества, комитета для устройства школ пропаганды и, наконец, комитета тайного общества на восстание.