Он дочитал статью и рассеянно посмотрел на погасшую сигарету. Так хорошо и так много про них никто никогда не писал. Леха доедал борщ и продолжал ухмыляться.

— Чего ты лыбишься, долбоящер? — не выдержал Дима.

— Да ничего.

— А то я не знаю, когда ты просто лыбишься, а когда — со значением.

Леха молчал, и только ложка мелькала в воздухе, но рот предательски расплывался в улыбке. Не выдержав, он вытянул из рук Димы газету и с пафосом зачитал:

— «То, что солист коллектива прекрасно понимает, о чем поет, видно невооруженным взглядом, поскольку только настоящий чувственный самец может пропеть про страсть так, что незащищенное женское сердце будет разбито вдребезги. Однако одного голоса в наше время недостаточно, и мы, искушенные красивыми картинками, прекрасно понимаем, что для полной и окончательной победы нужна еще и брутальная внешность. Дмитрий Волков воплощает собой полный набор самца-искусителя, с его внешностью Мефистофеля, дьявольским обаянием и горящим пламенем в глазах…»

— Дай сюда, — не выдержал Дима и отобрал газету. Лом расхохотался басом и, отсмеявшись, поинтересовался с хитрым прищуром вождя мирового пролетариата:

— Димас, а вот скажи мне как друг, ты ее всю ночь трахал, что ли?

— Никого я не трахал.

— Ну конечно… А чего ж эта… — друг посмотрел на подпись под фотографией автора, — Гаврилова так расстаралась? Из любви к искусству?

— А хоть бы и так!

— Не, я не спорю и даже отчасти понимаю. Как не поговорить о великом с… как там она написала? С самцом-искусителем с горящим пламенем в глазах… Скажи, а она на собственной шкуре испытала вот этот «полный набор»? А что в него входит?

— Заткнулся бы ты, родной, — посоветовал Дима, но Леха не желал униматься.

— Этот шоу-бизнес — такая грязная штука, — вздохнул он с притворным сожалением. — На что только не пойдешь ради минутной славы, даже вот на тест-драйв набора начинающего Казановы. Ей лет-то сколько? Сорок?

— Пятьдесят. Чего ты докопался? Я тебе сказал: ничего не было!

— Не было?

— Ну… вообще-то не помню, — смутился Дима. — Хотя, если б было, наверняка бы вспомнил.

— Это аргумент, — хмыкнул Лом.

Чай пили молча. То есть Леха еще пытался острить на тему внезапно вспыхнувшего романа между сорокалетней журналисткой и солистом «Вервольфов», но тот тему не подержал, а под конец и вовсе разозлился, обозвал друга дебилом и ушел допивать чай в гостиную, поближе к телевизору. Леха, пребывая в хорошем настроении, сидеть один не желал и приплелся следом. Они вяло поболтали, что было бы неплохо выступить в клубе на Хэллоуин, посмотрели фильм, потом еще один, а потом с дачи приехали Димкины родители, голодные, замерзшие и явно не в духе. Гость, застыдившийся, что столько съел, немедленно засобирался, нудно объясняя, что у него вообще-то свидание.

— Я тебя провожу, — сказал Дима.

— Да тут рядом, пара кварталов, у рынка, — возразил Леха.

— Ничего, воздухом подышу. С кем свидание-то?

Друг многозначительно показал глазами на родителей и, вежливо попрощавшись, вышел за дверь. Дима схватил куртку в охапку и двинулся следом.

— Ты надолго? — спросила мать в спину.

— Не знаю. На полчасика. Может, на час.

На улице было так холодно, что дух захватило. Леха стоял у дверей, раскуривал сигарету, заслоняя хрупкий огонек зажигалки от ветра.

— Что за баба-то? — спросил Дима. — Или ты так сказал, чтоб уйти?

— Не, я правда к бабе, — ответил Лом, задрал голову к небесам и поежился. — Снег, наверное, пойдет.

Дима тоже посмотрел вверх, но, кроме черноты, ничего не увидел, хотя воздух был… таким. С предвестием осадков.

Скоро зима, с тоской подумал он. Вроде бы только что было лето, и даже осень поначалу баловала, а потом — бац, и первый снег, который по всем законам должен непременно растаять, превратившись в бурую жижу, поскольку тепло в прощальной агонии еще дает понять, что ушло не навсегда. Но борьба с каждым днем становится все слабее и слабее, лужи стягивает ледяной коркой, а трава, желтая и красная, по утрам подергивается белой пудрой сверкающего инея. Димке стало грустно.

— Так что за баба? — повторил он. — Я ее знаю?

— Вряд ли, — усмехнулся Леха. — Не в тех кругах вращаешься, чтобы с ней знакомиться.

— То есть я не в тех, а ты в тех?

— И я не в тех. Я ее давно знаю, еще с прошлой жизни.

— Чьей? Ее или твоей?

— Ее, конечно. У меня жизнь и сейчас такая. А она… Ну, высоко взлетела.

— Что ж она тогда с тобой встречается, если сама так высоко, а ты — так низко? — поинтересовался Дима. Лёха оскалился, выставив на обозрение дыру в верхних зубах.

— Да ей со мной трахаться просто нравится. И всегда нравилось. Она периодически устраивала себе выходные: то от мужа, то от любовника. Я, может, и не обладаю полным набором самца-искусителя, но бабу на себе так повертеть могу, что она визжать от восторга будет.

— И что она? — спросил Дима. — Визжит?

— А куда денется? Еще как, хоть уши затыкай. Мы как-то устроились с ней в постельке, а тут муж. Я в шкаф, муж в койку. И скажу тебе, он как мужик слабенький оказался.

— Ты наблюдал, что ли?